Август, воскресенье, вечер
Шрифт:
Сельская королева…
Там, откуда он родом, такой «крутизны» пруд пруди.
Кусаю губы и затыкаюсь. Досадно и больно до слез, и занудная композиция подходит к концу.
На последних аккордах он меня отпускает, рукав на его предплечье на мгновение задирается, и я цепляюсь взглядом за витиеватую надпись: «I will never…»
Мамочки, у него еще и тату!..
Народ возвращается к лавочкам, наполняет стаканчики пивом и бодро чокается, а я кутаюсь в тонкое никчемное пальто и адски мерзну. Только что произошел самый странный
Илюха пристально смотрит на меня с нашей лавочки, хмыкает, отщелкивает окурок и объявляет:
— А теперь время традиционной, исконно сосновской забавы! Итак… «Бутылочка»! — Он отбирает у проходящего мимо Владика почти опустевшую бутылку и кладет в центр стола. — Кому доверим первый прокрут? Конечно же, нашей неподражаемой Лере!
Его поддерживают, но без особого энтузиазма, и я, заправив за уши растрепавшиеся волосы, падаю рядом с ним, с вызовом вперяюсь в бледное лицо Волкова и раскручиваю бутылку.
Чиркнув стеклянным боком по доскам столешницы, она превращается в прозрачный зеленоватый круг, постепенно сбавляет обороты и наконец замирает, и горлышко с тусклым бликом указывает аккурат на Ваню.
Профессионализм и долгие годы тренировок не пропьешь.
— Ванек, давай! — подначивают его ребята, Инга изображает жизнеутверждающую улыбку и хлопает в ладоши, но он сверлит меня непроницаемым, застывшим взглядом и качает головой:
— Нет. Я не буду этого делать.
— Почему?
— Я не могу.
— То есть не хочешь? Боишься, да? — я и сама в безотчетном ужасе и прячу дрожащую руку в карман. Я целовалась лишь раз — с тем самым внуком Белецких, да и то только потому, что он был самым красивым в тусовке, и на нас смотрели девчонки из школы… Волков упрямо молчит, и меня несет: — Ты девственник? Ванечка, не может быть… Да ладно? Реально?..
Кто-то принимается издевательски гоготать, а я вот-вот провалюсь в преисподнюю.
— Так, похоже, Волков не в духе… — разряжает обстановку Илья. — Он просто не знает, от чего отказывается!
На мой затылок ложится жесткая настойчивая ладонь, Рюмин притягивает меня к себе и вдруг… засасывает в губы. Я теряюсь, задыхаюсь от испуга и поначалу поддаюсь, но очень скоро душу переполняют омерзение и ярость, и я, отстранившись, шиплю:
— Я тебе сейчас двину. Это что такое было, Илюх?
Его глаза недобро вспыхивают:
— Дурочка, подыграй. Для тебя стараюсь!
Свидетели страстного поцелуя впадают в шок, над площадкой повисает гробовая тишина.
Но новенького наша клоунада не впечатляет — он что-то быстро шепчет Инге, прощается с ребятами и, взяв ее за руку, сматывается.
* * *
Минут через двадцать погрустневшая компания начинает разбредаться по домам —
Ссутулившиеся фонари с немым укором нависают над моей дурной головой, колени болят и подкашиваются от усталости, я разбита и беззвучно глотаю слезы. Спотыкаюсь на каждом шагу, и желудок противно сжимается. Илюха заботливо придерживает мой локоть, но я выворачиваюсь и в сотый раз вытираю рукавом саднящие губы.
Камера телефона бесстрастно фиксирует весь наш путь от набережной до поворота на мою улицу.
— Илюх, не снимай меня в таком виде, — я пытаюсь прикрыть лицо, но он отводит руку и берет в кадр нас обоих:
— Брось, лет через десять мы с тобой пересмотрим этот ролик, вспомним сегодняшний вечер и вместе посмеемся, вот увидишь.
Его намерение всегда быть рядом успокаивает расшатанные нервы, но я все равно бубню:
— Больше не лезь ко мне, понял? Ты поступил очень подло, Илюх…
Рюмин расплющивает подошвой сигарету, с досадой сплевывает и хмурится:
— Лер, я же не слепой — видел, как он тебя отбривал, вот и решил показать, что ты не нуждаешься в его снисхождении. Если он обидит тебя, я забью на его родственные связи и заставлю землю жрать!
— Нет! — я мотаю пьяной головой. — Теперь это моя война, понимаешь? Я сама его урою. Нежно. Он влюбится в меня, станет самой преданной собачкой, а потом будет страдать. Наблюдай и не вмешивайся.
— Вот это другой разговор! Узнаю свою Леру! На что забьемся? — Илюха выключает телефон и протягивает мне мизинец, но я вдруг остро осознаю всю тупизну ситуации и разражаюсь бессильным истерическим смехом:
— Господи, какая я жалкая… Никогда не опущусь до такого. Забыли и отмотали назад!
* * *
Глава 6
Будильник разражается жужжанием и нежными птичьими трелями, но вместо меня просыпаются жгучий стыд, слабость и головная боль.
Я бы предпочла не появляться сегодня в школе и даже всерьез подумываю прогулять, но мама еще не уехала — гремит тарелками на кухне, шаркает тапочками по коридору и, коротко постучав, бесцеремонно врывается в мое личное пространство.
— Фу, ну и вонь! — она отодвигает ночную штору, раскрывает форточку, застывает у окна с видом на соседский участок и пускается в рассуждения: — Надо же, Марина все же рискнула вернуться. Да еще и не одна…
Я вздыхаю.
Мои родители живут тут с рождения и посвящены во все поселковые обычаи и легенды, я же до сих пор не могу понять, почему из-за такой малости, как мимолетный роман с женатым мужиком, Брунгильдиной дочке понадобилось отсюда сбегать.
У старшего поколения вообще странно работает мозг — для них важнее мнение большинства, и эту спорную истину они настойчиво вбивают и в мою голову.