Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2

Халфин Игал

«Хождения по мукам» Пархомова освещают не только перепады в отношении аппарата к бывшим оппозиционерам, но и восприятие этих процессов самими оппозиционерами. Пархомов от своих воззрений отказываться не спешил. На протяжении 1928 года он не столько просил партию принять его обратно, сколько раздумывал, достойна ли партия его. Был ли Пархомов оппозиционером – вопрос спорный, но все соглашались, что он бунтарь, человек крутого нрава. Коммунисту, заявлял он во всеуслышание в январе 1928 года, можно думать и говорить за себя. Решения съезда он принимал, но они, по его мнению, не ставили крест на ошибках ЦК за последние два-три года. Небезынтересен тот факт, что Пархомов ощущал необходимость в проработке политической ситуации, но предпочитал делать это самостоятельно. Он не столько продумывал решения съезда, хоть и признавал их авторитетность, сколько устраивал себе ликбез. Враг начетничества, он не собирался зубрить решения ЦК, повышал свой теоретический уровень собственными усилиями.

Пархомов был сам себе судья. Он проговаривал этические принципы большевизма, как бы ища политический компас. Институтские догматики и даже партийные органы не являлись для него непререкаемым авторитетом: Ленин учил партийцев думать за себя, настаивал он. Голосовать полагалось

в соответствии со своими убеждениями: с большевистской совестью компромиссов быть не могло.

Окружная контрольная комиссия причислила Пархомова к лагерю оппозиционеров, поскольку он голосовал за резолюцию Кутузова и контртезисы оппозиции. Но если бы спросили его самого, то он ответил бы, что ни к какому лагерю не принадлежал. Во многом, по мнению Пархомова, виноват был ЦК, но этого и следовало ожидать: кто не руководит, тот не ошибается. В какой-то мере также была виновата оппозиция. Отвечая 16 января 1928 года на вопросы, заданные окружной контрольной комиссией, Пархомов занял принципиальную позицию:

Каждому члену партии вольготно голосовать за резолюцию, предлагаемую всяким членом ВКП(б), тем более по вопросам спорного характера, да еще во время дискуссии. Глупо и вредно рассуждать вслепую, что, мол, это резолюция оппозиционера, а поэтому голосовать против, надо смотреть здраво – хотя она и оппозиционера, но что в ней написано. Конечно, сказанное относится к моменту дискуссии, и после съезда отпадает, т. к. взгляды оппозиции осуждены большинством партии <…>. С оппозицией организационной связи не имел. Но всегда был и впредь буду далек от той мысли, которая гласит, это мне можно читать, а вот это запрещено свыше. Ибо политически развитому большевику невредно читать литературу, написанную, кем бы то ни было, и тем более истинных и фиктивных вождей рабочего класса. Оговариваюсь, что не претендую на размах политразвития Сталина, Бухарина и т. д., но азбуку политграмоты знаю крепко.

Когда записывались эти строки, на дворе стоял январь 1928 года. Соратники Пархомова каялись и отходили от оппозиции, но Пархомов все еще рассматривал ЦК и объединенную оппозицию как две стороны в равном противоборстве. «Кроме того, для разрешения вопросов дискуссионного характера необходимо ясно знать мнение и взгляды двух спорящих сторон и обязательно по документам или при свидетелях устно. Тот безнадежный идиот, подхалим, или, в крайнем случае, нетвердый борец, кто верит на слово любой стороне в крупных спорах. Это применимо к оппозиции во главе с Троцким и Зиновьевым, но не к группе Сапронова и Смирнова». «Всем решениям с XV съезда, – писал Пархомов, – подчиняюсь и выполняю безоговорочно». Но все-таки, задавался он вопросом: что дальше, каковы «дальнейшие тактические соображения»? За исключением авторитета Ленина, Пархомов полагался на себя: «Ленинизм плюс личная ориентация на повседневные вопросы жизни (в рамках устава партии и программы) по-прежнему будут служить вехами моей тактики в вопросах текущего момента. По-моему, тактика это есть кривая линия – маневрирования, а принципиальность – это прямая линия. А поэтому не [по-]коммунистически будет кричать лозунг пионера при виде Сталина и Бухарина „Всегда готов“, то же самое как нельзя было делать это по отношению Троцкого, как нельзя было делать этого по отношении буфера – Бухарина и всего ЦК ВКП(б). Речь Ленина на съезде о профсоюзной дискуссии 1921 г. Материал „Ленин о Троцком и Троцкизме“». Пархомов отрицал право аппарата классифицировать его воззрения. «Мне кажется, – отмечал он в своем письме-воззвании от 16 января 1928 года, – что окружная контрольная комиссия перегнула палку в сторону оппозиции, что сочла меня оппозиционером. Я им никогда не был, да и вообще против всяких группировок внутри ВКП(б), ибо они прямым или косвенным путем ослабляют дисциплину, расшатывают ленинское единство партии, чем несомненно подрывают авторитет и влияние среди главной нашей опоры – рабочего класса». Это не значило, однако, что Пархомов был против «самокритики» внутри партии – «без нее наша партия закостенеет и обюрократится» 53 .

53

ГАНО. Ф. П-6. Оп. 2. Д. 2439. Л. 51.

Не в меньшей мере ослабляла ряды ВКП(б) и понижала «авторитет среди рабочего класса такая бюрократическая и бессмысленная трусливая борьба против оппозиции, которая велась и ведется по настоящее время нашей партией». Борьба такого рода «еще больше оформит раскол нашей партии, – опасался Пархомов. – Путем обмана низовой партийной массы можно лишь частично ослабить ряды оппозиции и на время иметь победу. Но надо помнить одно, что Ленин нас учил не вести борьбу буржуазными методами и с течениями среди рабочего класса одними только репрессивными мерами, и „внушением-гипнозом“ оппозиции не уничтожишь, а наоборот – [это] лишь обостряет борьбу и ослабляет ряды той стороны, которая пересаливает в репрессиях». Пархомов был не против борьбы против оппозиции, но против методов, которыми эта борьба осуществлялась. Он считал, что партия обращается к паллиативным мерам – с одной стороны, скрывает от рядовых партийцев масштаб проблемы, а с другой – прибегает к репрессиям. Как хороший марксист, Пархомов считал, что оппозиция появляется из-за объективных проблем в развитии советского общества, что наличие конфликта само по себе – симптом этих проблем и что проблемы могут быть решены только с помощью искоренения самой причины раскола, коренящейся в экономическом базисе общества. Важно и то, что Пархомов считал некоторую меру репрессий необходимой и допустимой, силовые действия были ему понятны, не устраивала же его общая картина партийной и общественной жизни.

Пархомов не принимал простое игнорирование инакомыслия – у оппозиции была б?льшая поддержка, чем аппарат готов был признать: «Я уже не говорю о том, как были скомканы вопросы дискуссионного характера [секретарем райкома] Зимовым. У нас на ячейке вопросы, безусловно, [были] такие, на которых надо было дать ответ. <…> Эта масса „мелочей“ в нашей повседневной жизни» не могла не повлиять «на низовую партийную массу» – состоя в партии всего шесть лет, Пархомов причислял себя к партийной «низовке». – И если я голосовал за резолюцию Кутузова, то исключительно лишь потому, что считал своим партийным долгом подметить те ошибки и влекущие за ними опасности, которые

были сделаны партией за последнее время, а не противопоставлял другую линию неоменьшевизма». Автор не называл себя оппозиционером: кое-где был в полном согласии с ЦК. В вопросе «построения социализма в нашей стране» он соглашался, «ясно и резко», со взглядами Бухарина, которые тот изложил в брошюре «Три речи». Но он считал, «что Бухарин говорит и определяет форму построения социализма в нашей стране, сидя на буферах, т. е. кое-что умалчивает. Зато оппозиция в этом вопросе горло перекричала». Итак, обе стороны были виноваты: одна умалчивала, другая не умела себя контролировать. «Вот на этой почве и особенностях ее, я считаю, построены наши разногласия в партии. Вот это и есть та искра, от которой произошел оппозиционный пожар». Постоянные дискуссии отрывали от работы, и ЦК не умел направить их в правильное русло: «Целых два года наши руководители партии увлекались этим пожаром, отрываясь от выполнения повседневной нашей „будничной“ работы, и, как результат, – уйма ошибок в международном масштабе и внутри СССР. В первую голову здесь виновато Политбюро, позволившее себе такую роскошь, как, например, на XIV съезде открыть острую дискуссию». Дискуссия была нужна, но ей надо было отталкиваться от азов марксистского понимания политики: «В данное время надо тщательно изучать разногласия, на какой почве выросли, и что надо изменить, какие рычаги придержать, а какие двинуть покрепче дальше. А не только вести борьбу одними репрессиями да толчками. Этим только загоняешь больные вопросы, эту язву вглубь организма партии, опасно их концентрировать» 54 .

54

Там же. Л. 52.

В материале можно найти не только позицию Пархомова, но и толкование ее Тюлькиным. Следователь комиссии партийного контроля компоновал сказанное, подгоняя под психологический портрет неразоружившегося троцкиста: «16 января 1928 г. т. Пархомов подал объяснение, в котором ни тени раскаяния. Начал он с жалобы, что его обвинили в „твердом отстаивании взглядов <…> троцкистской оппозиции“». Тюлькин не мог уяснить себе, что же здесь удивительного: ведь в момент предсъездовской дискуссии «т. Пархомов выступал в защиту взглядов оппозиции, и подал свой голос за оппозицию против тезисов ЦК. На вопрос о мотивах голосования за оппозицию, т. Пархомов дает объяснение: „каждому члену партии вольготно голосовать за резолюцию, предложенную всяким членом ВКП(б)“. „Глупо и вредно рассуждать вслепую“, „надо смотреть здраво, хотя она резолюция и оппозиционная, но что в ней написано“».

Тюлькин был готов разбирать оппозиционную резолюцию по существу, но в первую очередь его интересовала не суть воззрений, а упорство Пархомова, его отказ считать себя фракционером: «Вместо раскаяния в своей ошибке т. Пархомов еще раз утверждает правильность взглядов оппозиции». Все, что написано в резолюции Кутузова, «и до настоящего времени Пархомов считает правильным» 55 . «Об организационной связи с оппозицией Пархомов [не] заявляет, обходя <…> поставленный са[мим] же вопрос». Отрицая фракционность, возмущался Тюлькин, обвиняемый добавил: «Но всегда и впредь буду далек от той мысли, которая гласит, что можно читать, а вот что запрещено свыше». «Комментарии излишни», – заключил Тюлькин и припомнил, что, кстати, 25 мая 1925 года Пархомов уже получил выговор за «недисциплинированность» и «анархические наклонности», намекая тем самым, что речь идет о рецидивисте. «Неправда это, товарищи, – отрицал обвинения Пархомов, – никогда я не был анархистом и недисциплинированным. Кучка кулацких сынков на Рабфаке мне умышленно приписала эту черту, и послала без моего ведома и согласия в Томск такую характеристику. Пусть любой автор этой характеристики или Томской окружной контрольной комиссии хоть один приведет ФАКТ моей анархической или против дисциплинарной выходки» 56 .

55

Там же. Л. 53–54.

56

Там же. Л. 53.

Но его нынешний индивидуализм как раз доказывал, что обвинения были обоснованными. Тюлькин не жалел слов: «О решении XV съезда Пархомов подделывается просто. „Всем решениям XV съезда подчиняюсь и выполняю безоговорочно“». Это была, конечно, по мнению Тюлькина, формальная отписка: «Признает ли т. Пархомов решения съезда правильными – об этом ни слова». Готовность оппозиционера подчиняться без одобрения партийных решений была подозрительной. Но вопрос, считал Тюлькин, разрешался ответом Пархомова о дальнейшей тактике, что «планом ориентации на повседневные вопросы жизни» является «Ленинизм <…> Устав и программа, по-прежнему, будут служить вехами в моей тактике в вопросах текущего момента». Пархомов умен, комментировал Тюлькин, «и будет шуметь в защиту оппозиции». Вот о чем говорит «личная ориентация в рамках устава и программы», – предполагалось, что оппозиционера характеризует в первую очередь попытка сохранить в рамках принятых постановлений «личную ориентацию» 57 . «Дорогие товарищи, мне кажется, окружная контрольная комиссия перегнула палку в сторону оппозиции, что сочла меня оппозиционером, – далее иронически цитировал Тюлькин. – Оказывается, оппозиционер поддерживал взгляды оппозиции и считает их более верными, чем политику целой партии, он [про]тив раскола, но не прочь пок[ри]тиковать партию, иначе она „за[кос]тенеет и обюрократится“».

57

Там же. Л. 54 об.

Но Пархомов аппаратных репрессий не боялся: «Такие бюрократические выкрутасы не ослабляют ряды оппозиции, а усиливают их. И кроме того увеличивают пропасть между оппозицией и партией, что опасно». Поведение исключенного на Урале как будто иллюстрировало эту мысль. Уехав работать на механический завод в Златоусте, Пархомов активно вел полемику с разными «апонентами», и его ссылка словно подтверждала его правоту.

Пархомова, как и всех левых оппозиционеров, продолжало волновать положение рабочих. Индустриализация сопровождалась резким снижением доли рабочего класса в национальном доходе, зажимом заводской демократии. Среди леваков бытовал анекдот: