Автограф
Шрифт:
— Она хотела получить твою роль, забыла? И вообще…
— Прошу тебя, мама.
— Я сказала — успокойся, не буду.
«Илья Гаврилович — главный режиссер «Реалиста», — отметил про себя Виталий. — Известнейшая в Москве персона».
— Как сегодня папа? Ты была у него? Почему не позвонила мне из театра?
— Не волнуйся. Все в порядке. Завтра сама увидишь. Днями выпишут, как обещали.
— Он рад? Он, наконец, рад? Почему молчишь? Что говорит твой Володя?
— Он говорит с отцом о литературе.
— Ты это придумала?
— Нет. Сама убедишься.
— Что он говорит о папе? Не о литературе, о папе? О его состоянии? Он все
— Папа здоров.
— Он еще болен.
— Володя говорит, что физически он здоров.
— Я позвоню Нестегину.
— Не надо. Папа опять рассердится. Ты же знаешь. Его надо сейчас оставить в покое.
Виталий скромно стоял в стороне. Не снял пальто. Очки его были настроены — любезность повышенная. Жалел, что не прихватил с собой чечевиц: понадобились бы.
Литературные семейства. Эллины. Мамочки ходят под девочек: обтягиваются цветными джинсиками, вышитыми цветочками, постукивают пробковыми сабо, надевают рубашки с У-образным вырезом и завязывают их узлом на животе, подкрашивают, подтеняют глаза, покуривают длинные душистые сигаретки и беседуют о литературе, изящно склонив головы. Тамара Дмитриевна джинсиками не обтягивалась, сигаретки не покуривала. Она была по-своему положительна и сейчас по-человечески несчастна.
Лощин всегда внимателен. Точность поведения — залог успеха. В особенности у женщин в возрасте и в особенности у так называемых дам. Тут Лощину не занимать. Даже в его личной жизни кое-что случалось. Тамара Дмитриевна была дама. Присутствовал строгий стиль, и слова «я поговорю» звучали весомо, авторитетно, и телефонный провод этой квартиры на бирже литературной поденщины котировался высоко.
Мать и дочь говорили о своем. Виталия как будто бы не замечали. «Ничего, утремся. Постоим, подождем».
— Гелечка, почему ты легко одеваешься?
«Тема больницы оставлена».
— Одеваюсь вполне нормально.
— Погоды неустойчивые к весне.
— Мама!
— Опять без шерстяных колготок.
— Мама!
Тамара Дмитриевна обратила наконец внимание на Виталия.
— Простите. — Виталий был для нее ни свой, ни чужой, поэтому его присутствие было равнозначно его отсутствию.
Виталий помог Геле снять шубку, повесил на вешалку. Услышал пустое: «Раздевайтесь, что же вы?» Снял шапку «авиатор», снял пальто. Повесил рядом с Гелиной шубкой. Дорогая все-таки у Гели шубка. И духи имеют свою цену.
Йорданова скоро выпишут из клиники. Виталий не рассчитывал на такие поразительные обстоятельства: надо поскорее приучить мать и дочь к себе, сделаться в доме необходимым человеком и больше не простаивать в стороне, выключенным из разговора. Привязка к Геле — скромно обозначил для себя сегодняшний вечер Виталий. Кажется, вечер сложится удачно. Еще бы — неожиданно оказался у Йордановых при маме с дочкой и при разговоре о Гелиных колготках. Проникнуть в интимную жизнь семьи — значит надежно прирасти к этой семье.
Виталий всматривался в квартиру, в детали быта. Ковер, мебель в холле с медными гвоздиками, циновки на стенах, люстра, декорированная под керосиновую лампу. Зонтики, палка с янтарной головкой (какой же писатель без палки!), рожок для ботинок с длинной бамбуковой рукояткой, чтобы надевать ботинки, не нагибаясь. На крюке у вешалки висит несколько женских сумок различных цветов. Сумка подбирается тут же к платью или к пальто.
Прошли в гостиную. Гобелен, хорошие картины. На круглом, красного дерева, столе — бронзовая лампа под большим абажуром из кружев. Горит неярким
— Выпьете чашку чаю? — предложила Тамара Дмитриевна.
«Все верно — «чаю», а не «чая». Культура речи».
— С удовольствием.
У Виталия потребности в жизни скромнее. Да. Утилитарность. Да. Практичность. Пластик, стеклопластик, поролон, нейлон, бетон, стекло, кухня с электрической плитой, гардеробная — по возможности, скоростной, финского образца, лифт. Да. Типовые дома-вафли. «Вы в какой вафле живете?» — «В пятой от табачного киоска».
Геля села в кресло. Ее ноги опять открылись выше колен. Виталий вспомнил, как она танцует, живо и откровенно, потому что забывает в танце о себе. Что это еще за Володя? Молодой аллопат, пробирающийся в литературу? Черт бы их драл!
— Вы очень любите театр? — спросил Виталий Гелю. «Опять двадцать пять… Что делать, с чего начинать?»
— А вы?
— Недостаточно владею.
— Мне не показалось.
— Я старался.
— Значит, неплохо старались.
— Я иногда умею. — Виталий улыбнулся.
Ему нужна была Гелина улыбка, как и в прошлый раз. Он хотел приободриться. Хотел сделать решительный шаг в своей судьбе. Люди — рабы возможностей, обстоятельств игры случая. Надо провести партию в случай вдохновенно, ампирно. Мешали сосредоточиться Гелины ноги. Вся она вообще, как таковая, как особь. В ней были спутаны женщина, девушка и девочка.
Стол накрыла Тамара Дмитриевна. Геля хотела ей помочь, но Тамара Дмитриевна сказала:
— У тебя гость, занимай гостя.
Наконец-то превратился в гостя.
Чай пили втроем. За столом Виталий вежливо и вдохновенно рассказывал о себе. То, что ему надо было. Для Тамары Дмитриевны. Упомянул своего отца, мать, их скромный образ жизни. Бальзак не напрасно заметил — кто способен управлять женщиной, способен управлять государством. Истина старая, нетленная. Взята из картотеки, из рубрики «поучения». Тамара Дмитриевна — это серьезно.
Геля дважды ходила в отцовский кабинет, разговаривала по телефону от имени матери, как понял Виталий. Когда Геля отсутствовала, Тамара Дмитриевна пускалась в разговор о дочери. Разговор о дочери доставлял матери удовольствие. Виталий активно поддерживал его, сам отходил на задний план, растушевывался. Рука Тамары Дмитриевны, поставленная на локоть, была слегка откинута в сторону Виталия, и это было для Тамары Дмитриевны достаточным, чтобы обозначить его присутствие за столом. Девушки курят, пьют сверх меры, много болтают и недостаточно трудятся. Подобных девушек Тамара Дмитриевна наблюдает даже в семьях друзей. Рука Тамары Дмитриевны описала маленькую окружность, должно быть обозначающую семьи друзей. Геля серьезно и увлеченно работает над новой самостоятельной ролью в спектакле Пытеля. Роль доверена ей не только режиссером, но и самим драматургом, человеком с большим именем. Ее репетиционные костюмы промокают насквозь. «Кажется, мы сейчас вернемся к колготкам».