Автономное плавание
Шрифт:
– Какой черт принес этот тральщик? Ведь не будь там комбрига, я бы принудил лодку к всплытию. Такая возможность представлялась! Ты понимаешь, замполит, как прогремела бы тогда двадцать шестая?
– И Дубровский.
– А что? И Дубровский! Я не хочу лицемерить, мне это было бы лестно.
Елисеев нахмурился:
– Не о том думаешь, Николай Федорович. Действовал ты правильно, и я верю, что не из тщеславия, а из более высоких побуждений. А сейчас, извини, глупости городишь. Не об этом думать надо. Лодку-то упустили. Не важно, по чьей вине, важно, что упустили.
– Что же, прикажете утешать их?
– Не утешать, а объяснить мы обязаны.
– Ну это уж ваша обязанность, а меня увольте. Не гожусь в утешители.
Елисеев покачал головой и вышел.
Как только лодка вернулась в базу, его с Дубровским вызвали в штаб. В кабинете комбрига помимо самого Уварова и Герасименко находились командир базы, командир ОВРа, капитан первого ранга Самохин и капитан-лейтенант Баскаков. Когда Дубровский доложил о прибытии, Уваров сказал:
– Теперь все. Разрешите начинать, товарищ адмирал?
– Начинайте, - разрешил командир базы.
Первым докладывал Дубровский. Он разложил на столе карту, кальку маневрирования, вахтенный и навигационный журналы. Коротко доложил, как все было. Оба адмирала внимательно просмотрели документы. Командир базы спросил:
– Когда вы приняли решение об атаке?
– Как только убедился, что тральщик прекратил преследование лодки. Командир бригады траления не счел нужным даже ответить на мои запросы. Тогда я решил сам принудить лодку к всплытию.
– Ваше решение было правильным, - сказал командир базы.
– К сожалению, было уже поздно, лодка ушла за пределы территориальных вод.
– У вас все?
– Все.
– У кого будут вопросы к товарищу Дубровскому? Приподнялся Самохин. Но сразу же сел, так и не спросив ничего.
Следующим докладывал Баскаков. Его доклад был еще короче.
– Как оцениваете свои действия? - спросил командир охраны водного района.
– Я не мог действовать самостоятельно, - уклонился от прямого ответа Баскаков. - У меня на борту находился командир бригады.
– Почему не ответили на последнюю радиограмму командира лодки?
– Таково было приказание комбрига.
– Вы его считали правильным?
– Нет. Поэтому и дал квитанцию, чтобы командир лодки убедился, что мы его радиограмму получили, и мог принять самостоятельное решение. Что он и сделал.
– Так. Прошу садиться. Товарища Самохина мы послушаем позже. Есть предположение, - продолжал он, - что появление чужой лодки в наших водах не случайно совпало с испытаниями новой акустической аппаратуры. Видимо, приход в нашу базу заводской лодки, оснащенной этой аппаратурой, не остался в секрете. Поэтому я хотел бы обратить внимание командиров на усиление бдительности...
Когда вышли от комбрига, Баскаков протянул Дубровскому руку:
– Рад, что познакомился с вами.
– И я рад. Спасибо за объективный доклад. Надо полагать, вам не поздоровится. Комбриг вам еще припомнит квитанцию.
– Вряд ли. Ведь он
– Ну, как говорится, ни пуха, ни пера, - Дубровский протянул Баскакову руку.
– Если вы, Николай Федорович, не возражаете, я тоже пойду в город, сказал Елисеев.
– Пожалуйста. Только не забудьте, что утром выход.
– Я вернусь сегодня.
– Ночуйте уж дома.
– Собственно, я не домой. По делу.
Елисеев и в самом деле шел не домой. Уходя с лодки, он невольно подслушал разговор главного старшины Проценко с мичманом Алехиным. Разговор происходил в моторном отсеке.
– Что это ты, Степан Сидорович, вроде бы домой не собираешься? спрашивал Проценко у мичмана.
– Некогда мне, Федя. Масляный насос что-то капризничал в море, перебрать надо. Не ровен час, объявят срочный выход, а насос не в порядке.
– Без тебя переберут.
– Лучше уж самому, а то матросы у меня все молодые, за ними еще догляд нужен.
– Да у тебя жена на сносях! - упрекнул Проценко.
– По срокам вроде бы еще недельку должна походить.
– Кого ждешь-то?
– Мне теперь все равно: сын есть, дочь тоже, кто будет третий значения уже не имеет.
– Сына все же лучше бы.
– Это почему? - поинтересовался Алехин.
– Надежнее. С девками мороки больше: уродится в тебя, попробуй выдать замуж.
Через открытый люк до Елисеева донесся мелкий, как рассыпавшаяся дробь, смешок Алехина. Елисеев тоже улыбнулся, вспомнив, что у мичмана широкое скуластое лицо с крупными чертами, с большим, слегка сплющенным носом и толстыми бесформенными губами.
Зная характер мичмана, Елисеев понял, что Проценко не убедит его пойти сегодня домой. "Надо, пожалуй, мне наведаться, - решил Елисеев. - Жена мичмана забеспокоится, когда узнает, что лодка пришла, а муж домой не является".
Алехины жили на окраине города, в той его части, где небольшие финские домики окружены аккуратными палисадниками, сейчас наполовину занесенными удивительно чистым снегом. Такой снег можно увидеть только в этой части города, удаленной от гавани и лежавшей в стороне от проезжих дорог.
Алехины жили на втором этаже. Из полутемного коридора первого этажа к ним вела крутая, почти отвесная, узкая и скрипучая лестница. На скрип ступенек вышла жена мичмана Мария Алексеевна.
– Осторожнее, - предупредила она. - У нас тут темно.
Узнав Елисеева, радостно воскликнула:
– Петр Кузьмич! Проходите, пожалуйста, милости просим.
Она пропустила Елисеева в комнату с низким, скошенным в одну сторону потолком. Посредине стоял стол, вдоль стен, почти вплотную друг к другу, стояли три кровати - одна полутораспальная с горой подушек и две - детские. У стены, где стояла большая кровать, приткнулся шкаф. "Тесно, - подумал Елисеев. - А младенец родится, куда его девать?" Он еще раз обвел взглядом комнату, примериваясь, куда бы можно было втиснуть еще одну кроватку, и не нашел ей места. "Надо будет сходить к начальнику политотдела, может быть, дадут мичману хотя бы две комнатки", - решил он.