Автопортреты на асфальте

Мелихан Константин Семенович

Однажды спросил у меня:

– Грибы кушать будешь?

– Не откажусь, - говорю.

– Тогда, - говорит, - в лес идти надо.

Дал мне ведро. А себе кулечек из газеты свернул. Пошли в лес. А лес по колено. Старик впереди идет, а я сзади. Вдруг остановился. Задрал вверх подбородок. Понюхал небо.

– Снег будет с дождем.

– А как вы определили?

– Радио сказала.

Идем дальше. Я чуть отстал. Вдруг ручей впереди. Старик разбежался и прыгнул. Но не долетел. На том же берегу оказался. Второй раз прыгнул и прямо в воду приземлился!

Вылез, отряхивает с себя ручей:

– Эх, молодой был - орел был! А старый стал - дерьмо стал!

Потом, видя, что я не слышу, тихо добавил:

– Да и молодой был - дерьмо был!

Вернувшись из леса, развели костер около дома. Старик нанизывал грибы, не чистя, на прут.

– А чего не пожарить?
– спросил я.

– Масла жрут много, - объяснил старик.

Я достал водку. Тут же возникла седая женщина.

– От стерва!
– беззлобно сказал старик.
– Учуяла. Не даст нам теперь нормально выпить. Тоже сейчас захочет. Пьянь!

– Жена?
– спросил я.

– Хуже, - ответил он.
– Дочь.

– А почему хуже-то?

– Жену убить можно. А дочь - жалко. Она мне сапоги чинит.

Дочь села рядом с костром. Раскурила трубку. Выпили.

– А ты холостой?
– спросил он меня вдруг.

– Женат.

– О! Возьми ее тогда замуж. Эту бля!

– Зачем?

– А я тебе в гости буду ездить. Водки у тебя попьем. В телевизор посмотрим.

– У вас что, нет телевизора?

– Есть. Но плохой. Ерунду всякую показывает. Сколько угля наковыряли. Зачем, спрашивается, цветной телевизор? Я по нему стрелял. Но промазал.

К нам подходит еще одна женщина.

– Тоже дочь?

– Обижаешь, - сказал старик.
– Жена.

– Так она, вроде, моложе дочери!

– Так жена - вторая. А дочь - первая.

Когда поел, вынул у себя изо рта единственный зуб, почистил его об рукав пиджака и назад вставил. На прощание подарил мне костяной нож. Потом забрал.

– Из кости моей жены бывшей.

Впервые за все время пребывания в тундре мне стало холодно. Старик пояснил:

– В палатке геологов нашла. Кость от мамонта. Мы с ней много чего в палатках геологов находили. Когда их не было.

До сих пор понять не могу, правду он говорил или шутил так, этот тундрюк.

Погребальная сосна

"Привыкли руки к топорам"

Из песни

Дядька мой был лесорубом. Лес он рубил в основном сосновый. Сосны были разные: кедровые, маньчжурские, погребальные.

Особо замечу о последней. Погребальная сосна - это не шутка, а действительно такая сосна. Растет она медленно и печально. Потому, наверно, такая маленькая и с такой плотной древесиной. То есть настолько плотной, что корабль, построенный из этой сосны, сразу идет на дно. И там на дне с ним ничего не делается. Он веками лежит как новенький. Вот такое замечательное дерево!

Но еще лучше из погребальной сосны строить гробы. Покойник в таком гробу очень хорошо себя чувствует. И очень хорошо сохраняется. Даже лучше, чем живой.

Дядька говорил, что один покойник у них в таком гробу вообще ожил. Правда, потом выяснилось, что

он был никакой не покойник, а просто мертвецки пьян. И которые его хоронили тоже были пьяные в доску. Но когда они увидели, что покойник в гробу сел, то враз протрезвели. И так испугались, что хотели гроб скорей заколачивать. Потому как, думают, покойнику эти похороны могут не понравиться и он начнет крушить направо-налево. И покойник на них действительно малость обиделся. А одного друга так крышкой гроба отоварил, что тот в ящик сыграл. Но сыграл уже четко. Как положено. Потому, наверно, что был человеком прямым, без извилин, и если уж брался за что-то, то доводил дело до конца.

Но этот случай, конечно, исключительный. А порядки у лесорубов были такие.

Полмесяца работаешь, а полмесяца пропиваешь то, что заработал.

Если не можешь пить полмесяца, то пьешь весь месяц.

А поскольку к концу месяца уже непонятно, на что пить, то пьешь уже непонятно, что.

Когда лесорубу нужно было куда-нибудь съездить, он выходил на просеку и махал бутылкой водки пролетавшему в небесах вертолету. Вертолет прерывал государственный рейс и за бутылку летел туда, куда нужно было лесорубу.

Ростом лесорубы уступали только дереву, кожа их напоминала его кору, правду они рубили с плеча, а речь их была - как сосновый деготь. Достаточно сказать, что слово "дерьмо" лесорубы не употребляли: оно считалось у них слишком мягким.

Как-то, рассказывал дядька, японцы купили у нас разрешение на вырубку одного гектара уссурийского леса.

Японский лесоруб - это такой крупный японский мужик, похожий на небольшого русского мальчика после желтухи. Японский лесоруб - весь в белом комбинезоне, в белых перчатках и, что самое смешное, в каске. Работает он, не вылезая из кабины, под звуки японского же джаза.

Кстати, дядька рассказывал, у них там один друг залез к этому японцу в кабину и попросил у него политического убежища. В связи с тяжелым материальным положением.

Японец тут же, не отходя от кабины, связался с японским консульством, и этот друг довольно быстро уехал в Страну восходящего солнца, отсидев предварительно солидный срок в одном из лагерей Страны заходящего солнца.

В Японии его спросили, кем бы он хотел стать. А поскольку он был водителем первого класса и только на тракторе отпахал тридцать лет, причем, на одном и том же, то он сказал, что хотел бы стать трактористом.

Ну, выдали ему трактор, он быстро нашел кабину, залез в нее, но не знает, с чего начать, как сдвинуться хотя бы одним колесом. Говорит: "Нет ли у вас, японский городовой, другого трактора? Чтоб без этой электронной чепухи". Ну, дали ему другой трактор, более старый, - он опять говорит: "А нет ли у вас совсем старого? Чтоб с ручным переключением скоростей и чтоб рычаги изоляцией были обмотаны. И чтоб без экранов и кнопок. Я, - говорит, - водитель первого класса. Руками все могу, а пальцами - нет". Они говорят: "Есь один сякой трактор. Доисторисеский. Но он музея. Потомуся много-много денег ситоит. Давайте, - говорят, - мы вам лусе дадим хоросий-хоросий пенсия и отправим на заслузеный одых".