Автостопом в Судан
Шрифт:
9 февраля, вторник
Сегодня утром исполнилось ровно трое суток с момента нашего задержания. Судьба наша была нам непонятна. Концелидзе старался пореже показываться нам на глаза, и за отсутствием начальника мы препирались с охраной.
Многое было странным в нашем заключении. Мы были как бы заключенными, а как бы и нет. Наши вещи и карманы не досматривали. Ничего у нас не конфисковывали. Никого не били, хотя, конечно, силовые методы применяли иногда. Ордера на арест не существовало, и мы сидели не в камере, а в актовом зале. Никакого обвинения нам не предъявляли.
Срок нашего освобождения был неведом. Нам все
Поскольку нам, на положении «пожизненных заключенных», отступать было некуда, мы начали открывать окна, кричать на всю улицу и бросать из окон записки с просьбой позвонить в Москву и сообщить о нашей судьбе. По тротуару бродил какой-то странный человек, вероятно сотрудник угро, и время от времени подбирал записки. Но иногда, как нам казалось, они попадали в руки и честным гражданам; кто-то из них все-таки позвонил моим родителям в Москву, спасибо! Охранники пытались оттаскивать нас от окон, но нас было семеро, а количество сотрудников угро, занятых нашей круглосуточной охраной, было все-таки ограничено. К вечеру нас навестил какой-то местный полуначальник, попросил прекратить хулиганить и пообещал, что к 18.00 наш вопрос решится.
— Вы все всегда врете! — отвечал бойкий Шулов и пригрозил еще раз пожаловаться в ООН.
— Я вас никогда не обманывал, — ответил толстый полуначальник.
— Да, конкретно вас мы пока не уличали в обмане, — отвечал Шулов, — но это нас ни в чем не убеждает!
Около восьми вечера к нам явился опять этот же полуначальник и сказал, что наш вопрос решился и нас повезут сейчас на встречу с министром и с российским представителем. Микроавтобус уже выехал, собирайтесь. Мы стали собираться, еще до конца не веря в то, что нас действительно отпустят.
Подъехали два микроавтобуса (не те ли, что должны были нас довезти до турецкой границы три дня назад?). В 20.40 мы погрузились в них и долго ехали по вечернему Батуми. Я подумал, что, наверное, сейчас нас вывезут за город, раздадут паспорта и скажут: валите, чтобы вас тут не было…
Микроавтобусы подъехали к некоему дому. Мы выгрузились около крыльца. На дверях было написано: «5-е отделение милиции: вытрезвительное».
— Сейчас приедет российский представитель. Подождите! — С этими словами нас ввели в двери. Тут же сотрудники угро, одетые в гражданское, исчезли. Мы оказались в «фойе» обычной милиции; за столом сидел майор лет пятидесяти. Были и прочие милиционеры рангом поменьше.
Никаких российских представителей никто, разумеется, не ожидал. Милиционеры равнодушно глядели на нас. Майор просто сообщил, что ему поручили свыше нас охранять; причины и сроки нашего задержания ему были неизвестны. Открыли решетчатую дверь, ведущую в узкий коридор; по этому коридору мы с рюкзаками и были переведены в одну из камер.
Камера была свободна — специально для нас. Величиной 3x4 метра, сырая, выкрашенная в зеленый масляный цвет, она включала одну кровать в виде квадрата 2x2 метра, решетку под потолком и голую лампочку.
— Располагайтесь. Это камера отдых, — пояснил майор.
Мы возбужденно высказали кучу естественных вопросов.
— Скажите нам свое фамилия-имя-отчество! — предложили мы.
— Не знаю. После скажу, — ответил майор и удалился, скрипнув железной дверью.
Охранники вытрезвителя отнеслись к нам спокойно-безразлично. Дверь нашей камеры выходила в общий коридор и обычно не была заперта. В соседней камере сидели местные люди, все задержанные, как они говорили, «ни за что». Камеры то закрывали, то забывали закрыть, и мы могли выходить в коридор, оканчивающийся удивительно грязным и мокрым туалетом. Один из толчков этого туалета был полон в точности до краев, да и другие не сияли чистотой. Холодная вода из крана текла по полу и хлюпала под ногами, а по причине голодовки нам было дополнительно холодно. С другой стороны коридор оканчивался решетчатой дверью, за которой сидел охранник и следил, чтобы заключенные не заходили друг к другу в камеры.
Наши вещи остались при нас, и мы, удивляясь неожиданному повороту событий, улеглись спать всемером на большой, холодной лежанке.
10 февраля, среда
Сегодня — четверо суток нашего задержания и двое суток голодовки.
Воздействовать на общество так, как в здании угро, тут уже нельзя. В окно не покричишь — оно крошечное, заделано решеткой и выходит в зарешеченный дворик для прогулок. По рации не поговоришь, по телефону не позвонишь. Колотить в дверь — совсем глупо, здесь, наверное, все колотят в двери, пока вытрезвляются. Остается ждать.
Миша Кошелев — первый, упавший духом. Целый день, ослабев, лежит в спальнике и пытается спать. Всего два дня голодовки, да в такой хорошей компании — и вот что-то ему невесело.
Марутенков — противоположность ему. Бодрый, все время делает свои дыхательные и рукомахательные упражнения, которые я называю «лысая гимнастика». Он говорит, что не надо было хулиганить в здании угро, а нужно было спокойно себя вести с самого начала. Тогда и они были бы расслабленнее и помягче. Мы могли бы ходить в город, на базар, звонить и т. п. — считает он.
Костя Шулов, как всегда, активно призывает все громы небесные, телевизионщиков, журналистов, дипломатов, ООНовцев и питерских коллег-автостопщиков на головы врагам. Он считает, что надо было сразу, в первые сутки задержания, звонить в Россию и требовать устроить переполох. Тогда мы, возможно, были бы уже на свободе, — считает он.
Андрей Петров спокойно воспринимает происходящее. Казанцев мечтает прекратить голодовку, сказавшись язвенником или еще каким инвалидом. Народ развлекается журналом для компьютерщиков — в нем большая статья Казанцева о путешествии в Америку. Статья снабжена большим набором фотографий нашего друга на фоне всех достопримечательностей США.
Миша Венедиктов спит. Что-то он, кажется, готов утратить самоходные свойства. Наверное, ему снится еда.
Интересно, где же пропавший Гриша Кубатьян? Ведь еще в момент нашего задержания один из сотрудников спросил: а где восьмой? Ведь никто из нас не сообщал им до того, что нас восемь. Может быть, они его тоже арестовали и держат в другом месте? Но все, от Концелидзе до теперешнего майора, делают вид «ничего не знаю».
Днем нас водили на десятиминутную прогулку в тюремный дворик, огороженный решетками (наружу не пролезть), заплеванный, закиданный окурками. Эх!