Ай да Пушкин, ай да, с… сын!
Шрифт:
Но вечерами, когда оставался в пустой квартире, все менялось. Лихость, показная веселость и гусарская пошлость уходили, уступая место утонченности, невероятной живости восприятия и чувствительности. Накрывало странное ощущение какой-то никчемучности, словно не здесь его место, не тем занимается. Жуткое, если честно, чувство, съедающее изнутри, заставлявшее метаться из угла в угол, снова лезть в бутылку. Он с хрустом срывал с себя гусарский ментик, и бросал его на пол, словно старую, отжившую кожу. Туда же отправлял и щегольские рейтузы, расшитые яркими шнурами.
В
— Кого еще там принесла нелегкая?
Лермонтов оторвал голову от подушки и недовольно посмотрел в сторону двери. Сейчас у него было именно то самое настроение, когда он никого не хотел видеть, а желал лишь одного — уединения со своей тетрадью.
— Пошли к черту!
Грубо рявкнув, корнет отвернулся к стене. Все равно никого не ждал в гости. Истопник, дворник или еще кто-то могли смело идти к черту.
— Специально же сказался больным, хотел посидеть в тишине… Идите к черту!
Но стук повторился, причем сделавшись громче. Кто-то настойчиво хотел войти, а, значит, придется вставать.
— Иду, черт вас дери, иду.
Зло отбросил тетрадь. Рывком поднялся и направился к двери. Сейчас он выскажет все, что думает.
— Ну?
Лермонтов резко распахнул дверь, уверенный, что увидит глуховатого истопника с дровами.
— Что вам, сударь?
За дверью стоял крепкий незнакомец в партикулярном платье, держа в руке большой серый пакет.
— Корнет Лермонтов Михаил Юрьевич? — поэт настороженно кивнул. — Вам просили передать пакет.
Незнакомец протянул посылку.
— Мне? Пакет? От кого?
Корнет взял пакет, с недоумением оглядывая его. Лермонтов не ждал никаких посылок или извещений. Рукопись с новой поэмой «Бородино» тоже ещё никому не отправлял. Может из полка прислали какие-то бумаги? Тогда почему их принёс какой-то штафирка [презрительное наименование сугубо гражданского человека, никогда не носившего военную форму]?
— От кого сей пакет? — ещё раз и уже с нескрываемым нетерпением спросил Лермонтов. — Что же молчите, сударь? Если вы пришли с какими-то глупости или иными малоприятными намерениями, то берегитесь…
Незнакомец в ответ насмешливо фыркнул, что было более чем странно.
— Меня прислал господин Пушкин Александр Сергеевич, — наконец, ответил гость, назвав всем известную фамилию. — Вы удовлетворены ответом?
Лермонтов ошеломленно кивнул.
— Что? От самого Пушкина? Мне? — бумажный пакет мял руками с таким видом, словно ребенок подарок от Деда Мороза. — Это точно?
Поднял взгляд на незнакомца, на того уже не было. Незаметно вышел.
— Мне… самолично Пушкин написал…
На губах поэта появилась глупая улыбка,
— Подумать только, сам Пушкин?
Лично ни разу не встречавшийся с великим поэтом, Лермонтов конечно же слышал о Пушкине, и с восхищением читал все, что издавалось или появлялось у друзей и знакомых. Тот же «Евгений Онегин» давно уже стал его настольной книгой, а её главный герой, Онегин, немало повлиял на его Печорина из «Героя нашего времени».
— Господи, не поверит же никто… Сам Пушкин…
Тряхнул головой, сгоняя оцепенение. Жадно схватил пакет, разрывая его верхушку и осторожно доставая оттуда пачку листков, заполненных неровным почерком.
— Доброго здравия, дорогой друг. Я ведь могу вас так называть? Ведь, снова и снова перечитывая ваши творения, я все больше убеждаюсь в нашем духовном родстве, — медленно, то и дело останавливаясь, читал Лермонтов, чувствуя как его охватывает небывалый восторг. Ведь, его, по сути дела только-только делавшего первые шаги на литературном поприще, признал своим сам маэстро, сам великий Пушкин. — Боже, я должен об этом написать бабушке. Немедленно…
Лермонтов уже повернулся к столу, но так и остался стоять, с головой погрузившись в чтение.
Проходили секунды, минуты, а он, забыв обо всем, продолжал читать.
— Это же настоящий человечище! — с фанатично горящими глазами бормотал поэт, отрываясь лишь на мгновение, чтобы растереть уставшие глаза. — Предложить такое…
И правда, удивительно. Его кумир думал не о том, как заработать больше на своих стихотворениях и поэмах. В послании Пушкин подробно излагает свои соображения о том, как поддерживать поэтов и писателей в тяжелой ситуации. Более того, Александр Сергеевич сообщает о готовности пожертвовать в своеобразный фонд свои собственные средства.
— Настоящий атлант… На своих плечах держит целый мир а не как эти…
Его взгляд упал на валявшийся на полу гусарский ментик, расшитый сверкающими золотыми шнурами. Богато украшенная и бесполезная по сути куртка прямо кричала о неуемной роскоши, обвиняла в расточительстве и стяжательстве.
В памяти тут же услужливо всплыли воспоминания о вчерашней попойке, больше похожей на древнегреческую оргию с вином и гетерами. Перед глазами проплывали яркие живые картины с льющимся рекой шампанским, гогочущими пьяными гусарами, визжащими цыганками в цветастых сарафанах, кучей мятых ассигнаций на игральном столе. Лицо у Лермонтова в один момент вспыхнуло.
— А он обо всех нас думает, — стиснув зубы, прогудел Лермонтов. — О судьбе русской поэзии, о будущем…
И совсем «добила» его последняя страница послания, где Пушкин предлагал организовать всероссийскую премию по литературе и присуждать ее самым лучшим из лучших. Причем делать это нужно было в торжественной обстановке, с приглашением репортеров, важных персон столицы, чтобы премия особо ценилась.
— Грандиозно! Соберутся лучшие литераторы империи и совершенно открыто выберут того, кому и будет присуждена премия по литературе.