Айсберг
Шрифт:
Он выбрался из воды на усеянный булыжниками берег, наполовину неся, наполовину таща Ханневелла, как пьяный, ведущий пьяного. В нескольких шагах от границы прибоя он опустил свою ношу на землю и проверил пульс и дыхание доктора: и то и другое учащенное, но мерное.
Тут он увидел левую руку Ханневелла. Она была раздроблена у локтя пулеметной очередью. Быстро, насколько позволяли онемевшие руки, Питт снял рубашку, оторвал рукава и плотно обернул ими раненую руку, чтобы остановить кровотечение. Плоть была истерзана, но артерия не задета, поэтому Питт отказался от мысли о жгуте, предпочтя ему прямое
Больше он ничего не мог сделать для своего друга, поэтому лег на бугристые камни и сдался на милость боли и ненавистной тошноты. Расслабившись, насколько позволяла боль, он закрыл глаза и перестал видеть великолепное арктическое небо, усеянное облаками.
Питт мог бы пролежать без сознания несколько часов, если бы в его мозгу не прозвучал далекий сигнал тревоги. В ответ на этот призыв глаза невольно открылись — всего минут через двадцать после того, как закрылись. Картина изменилась: облака по-прежнему висели в небе, но перед ним что-то появилось. Питту потребовалось время, чтобы его взгляд сфокусировался, и он разглядел окруживших его пятерых детей. Они без страха смотрели на Питта и Ханневелла.
Питт приподнялся на локте, заставил себя улыбнуться — это далось очень нелегко — и сказал:
— Привет, отряд. Рановато встали, верно?
Дети, словно по команде, посмотрели на старшего из них. Этот мальчик несколько секунд медлил, подбирая слова, потом сказал:
— Мои братья, сестры и я пасли коров на лугу над утесами. Мы видели, как ваш… — он замолк, не зная, как продолжить.
— Вертолет? — подсказал Питт.
— Да, он самый. — Лицо мальчика прояснилось. — Вертолет. Мы видели ваш вертолет в океане. — Легкая краска появилась на его безупречно белой скандинавской коже. — Мне стыдно, что мой английский такой плохой.
— Нет, — мягко сказал Питт. — Это мне должно быть стыдно. Ты говоришь по-английски, как оксфордский профессор, а я и двух слов не свяжу по-исландски.
Мальчик радостно улыбнулся похвале и помог Питту встать.
— Вы ранены, сэр. У вас голова в крови.
— Ничего мне не сделается. Вот мой друг ранен серьезно. Надо побыстрей доставить его к ближайшему врачу.
— Я послал младшую сестру за отцом, когда мы вас нашли. Он приведет грузовик.
В этот момент Ханневелл негромко застонал. Питт склонился к нему, поддерживая лысую голову. Старик был в сознании. Глаза его закатились, он мельком взглянул на Питта, потом посмотрел на детей. Он тяжело дышал и пытался что-то сказать, но слова не выходили из горла. В глазах его появилось странное спокойствие. Он схватил Питта за руку и с отчаянным усилием произнес:
— Господь с тобой…
Потом вздрогнул и затих.
Доктор Ханневелл умер.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Фермер и его старший сын отнесли Ханневелла к лендроверу. Питт ехал в кузове, держа на коленях голову океанографа. Он закрыл остекленевшие, невидящие глаза и пригладил длинные пряди седых волос.
Большинство детей испугались бы смерти, но мальчики и девочки, окружившие Питта в кузове грузовика, сидели молча и спокойно; на их лицах не было страха,
Фермер, рослый, красивый мужчина, закаленный постоянным пребыванием на свежем воздухе, медленно ехал по узкой дороге через луг на утес; за откидным задним бортом висело облако красной вулканической пыли. Через несколько минут он остановился у небольшого дома на окраине деревни из белых сельских построек, над которыми посреди двора возвышалась типичная для Исландии церковь.
Вышел серьезный маленький человек с ласковыми зелеными глазами за толстыми стеклами очков без оправы, представился доктором Йонссоном и, осмотрев Ханневелла, провел Питта в дом, зашил и перевязал ссадину длиной в три дюйма на голове и заставил переодеться в сухое. Позже, когда Питт пил сваренный доктором крепкий кофе пополам со шнапсом, вернулись мальчик с отцом.
Мальчик кивнул Питту и сказал:
— Мой отец считал бы за великую честь отвезти вас и вашего друга в Рейкьявик. Если вам нужно туда.
Питт встал и несколько мгновений смотрел в теплые серые глаза отца.
— Скажи отцу, что я глубоко благодарен и что это мне он окажет честь.
Питт протянул руку, и исландец крепко пожал ее.
Мальчик перевел. Отец просто кивнул, и оба вышли, не добавив ни слова.
Питт закурил и вопросительно посмотрел на врача.
— Вы представитель странного народа, доктор. Внутри вы переполнены теплом и благородством, но внешне совершенно бесчувственны.
— Вы увидите, что жители Рейкьявика более открыты. Это ведь сельская местность, мы рождаемся на уединенной и суровой, но прекрасной земле. Исландцы, живущие не в городах, никогда не сплетничают; мы читаем мысли друг друга чуть ли не раньше, чем заговорим. Жизнь и любовь — обычные происшествия, смерть — неизбежная банальность.
— Мне было любопытно, почему дети совершенно не реагировали на то, что сидели рядом с трупом.
— Смерть для нас — обычное расставание, к тому же кажущееся. Вот посмотрите, — доктор показал на большое окно, за которым видны были могильные камни кладбища, — те, что ушли до нас, все еще здесь.
Питт несколько мгновений смотрел на могильные плиты — все они торчали из зеленой, похожей на мох травы под разными углами. Потом его внимание вернулось к фермеру, который нес к лендроверу самодельный сосновый гроб. Фермер с силой и нежностью отца к ребенку поднял тело Ханневелла и уложил в традиционный, заостренный с обоих концов гроб.
— Как зовут этого фермера? — спросил Питт.
— Мандссон. Торстейн Мандссон. А сына — Бьярни.
Питт смотрел, как гроб с телом устанавливают в кузов.
Потом отвернулся.
— Я все время думаю: был ли бы доктор Ханневелл еще жив, если бы все делал по-другому, более правильно.
— Как знать? Помните, мой друг, если бы вы родились на десять минут раньше или на десять минут позже, ваш жизненный путь, возможно, никогда не пересекся бы с его путем.
Питт улыбнулся.
— Я понял вашу мысль. Но дело в том, что он вверил мне свою жизнь, а я действовал неудачно и погубил ее. — Он замялся: перед глазами вновь появилась эта сцена. — На берегу, перевязав ему руку, я на полчаса отключился. А если бы остался бодрствовать, он не истек бы кровью.