Бабье лето в декабре
Шрифт:
А она была далеко от этих летних забот. Да и что это даст? Покачала головой: нищей я быть не согласна, надоело. Год пожить, да как сыр в масле. Я теперь знаю, как люди деньги делают.
Валентин замкнулся.
Поводов для подозрений было у него много. Холодильник полон продуктов, сама Сима появляется домой поздным поздно и навеселе, а порой и вообще не ночует дома. Ездила-де в другие города закупать товары. Пойди разберись, куда ездила.
Валентин всегда был на славе, всегда кормилец, а теперь стал нахлебником, и от этого его просто корежило.
Конечно
– Ты как чужая стала, – сказал он с тоской.
– Не городи-ка чего не надо, – оборвала она его, а про себя подумала: «Правда, как чужой он мне». Но что она могла поделать? Нельзя бросить эту богатую, рисковую жизнь, этот достаток.
Как-то Василискин сказал:
– В общем-то дело наше табак. Надо чего-то понадежнее найти, чтоб большой процент шел. Дед мой говорил: мельник спит, а жернова мелют. Вот и мне так надо, чтоб день и ночь мельница молола.
Сима поняла: для того, чтобы «стоять и не падать», нужно закупить Василискину акции меховой фабрики или кабельного завода, где распоряжается всем Самсон Сумкин. А тот Василискина всерьез не принимал и акции не продавал.
Еще два раза они угадывали в ресторан вместе с Сумкиным, плясали. Не пробрало это Самсона. Устроил Василискин встречу с ним в сауне. Сидели в простынях за роскошным столом, как древние римляне, Самсон ее в плечо целовал, всю шею щетиной исколол, а когда плавали в бассейне, тут уж добрался. Обнимал да обнимал.
– Не ищи, все у меня на месте, – отбивалась она.
– Ну, я в полном отпаде, – то ли врал, то ли правду говорил он. Василискин наставлял Симу закинуть словцо на счет акций, но у нее как-то не получалось. Наконец, когда оказались за столом втроем, Витя набрался решимости.
– Ты все ищешь слепого покупателя на гнилой товар. Зачем мне твой леспромхоз, если он в банкротах? – охладил Сумкин Василискина.
– У меня ведь не один леспромхоз, – сказал Василискин.
– Что я-то конкретно с этого буду иметь? – нехотя спросил Самсон, почесывая волосатую грудь.
– Ну «зелень» Много «зелени», – ответил Виктор.
– Ты знаешь, Симочка, как комар писает? – спросил Сумкин, оставив без ответа Витины слова о «зелени»?
– Нет, – удивилась Сима.
– Тонко писает, – сказал Сумкин, – А коммерция еще тоньше, чем струя комара. Коммерция – это способность жить своим умом на чужие деньги. А Василискин грубо работает. Знаете, сколько я теряю?
Они поняли, что Сумкин не согласится продать акции.
А он вдруг сказал так бесстыдно, что Сима даже не поняла, в шутку или всерьез.
– Симочку отдашь, тогда я подумаю.
Сима замерла. Наверное, это была шутка. Не может ведь такого быть, чтобы ее, живую бабу, за какие-то акции продал Витя Сумкину.
– Просто слетаем с тобой на Канары, – сказал Сумкин, – ну куда хочешь? Есть на Канарах оазис Параисо, но это тебе ничего не говорит. А вот остров Вечной весны – это то, что надо.
И так было все, как во сне. А тут остров Вечной весны. Это как
– Поеду.
У Вити радостно зажглись глаза. Он погладил ее ногу и качнул головой: умничка!.
– За пять процентов акций, – вдруг сказала она, сердясь на Витю.
Сумкин захохотал.
– Мы с тобой почти на равных. Василискину нечего предложить кроме «зелени», а у тебя большой капитал – твоя красота. И правильно ты ставку делаешь, твой капитал временный, через десяток, даже через пять лет он улетучится. Ставь сейчас на кон. Но пять я не дам. Три. И на твое имя, а то Василискин губу раскатил, но хрен ему.
Витя опять погладил Симе ногу: соглашайся!
Он-то знал, что эта зацепка поможет влезть в АО «Меховая фабрика». Ну пусть не ему, а Симе даст проценты Сумкин. Сима пока ничего не смыслит в этом деле. Значит, он будет всем заправлять.
– Идет, – прошептала Сима и бросилась к бассейну, нырнула. Должна же она охладиться и погасить свое возмущение и Василискиным и Сумкиным. «Ах, Василискин, Василискин. Видать давно он все это задумал. Он тогда за меня 50 рублей получил, когда в доярки привез, и теперь продает», – подумала она.
Стоял уже декабрь, а земля все еще была неприютно черна и только матово зеленеющие озими радовали глаз. Зябко, как веники-голики, торчали над Содомом купы деревьев. Лишь на рябинах рдели кисти ягод. Уныло, будто жесть, шелестели мерзлые листья в канавах. Наверное, все еще продолжалось затяжное бабье лето, но оно уже изрядно надоело всем. Люди и звери ждали снега. И Сима ждала его.
Хорошо было охотникам-зайчатникам. Шкурки у зверьков побелели, а снега нет. И никуда не скроешься. Видно издалека. Валентин сходил по чернотропу с ружьем. Без собаки. Принес зайчика.
Сима затушила зайчатину, напекла пирожков и ватрушек, с замиранием сердца думая о том, что назавтра умчится с Сумкиным на неведомые Канары. Исполнится ее мечта о санатории и море. А Валентину придется сказать, что поехала в дальний Пудемский район, где у Василискина был леспромхоз.
В этой двойной или тройной жизни надо говорить меньше, чтоб не завраться и не проговориться. Но Валентин вряд ли поверил, что она едет в Пудем, потому что взяла она лучшую сумку. Остальное – купальники, летние сарафаны и кофточки возьмет в Витином коттедже, где хранила теперь все, что могло вызвать у Валентина бурные мысли и подозрения.
Главное, чтоб не узнал сейчас, а что будет потом, Сима старалась не думать. Правда, опять вернулась обида на Василискина. Как он может так – клясться в любви и с легким сердцем предлагать ей слетать в Канары с Сумкиным? То, что это работа, бизнес, не утешало. Продал, стервец! Как будет он после этого смотреть ей в глаза?
Сумкин уверенно оттеснил Василискина, и тот безропотно отошел в сторону. Сима побаивалась этого громадину Самсона, но подчинялась его грубой неистовой любви. Ах, как повернулась ее судьба, как она вляпалась?! Самсон не признавал ни ее опасений, ни ее колебаний. Купленная «вещь» должна принадлежать только ему. И он брал свое, требуя быть в его коттедже, в сауне, на даче.