Бабье лето

Штифтер Адальберт

Я поселился в приозерном трактире, привел в порядок необходимые для моей цели приборы, заказал новые, каких у меня не было, и приступил к делу. Работал я довольно прилежно. Все светлое время суток мы проводили на воде. Ночами — кроме нескольких часов сна — я сидел над бумагами: делал расчеты, писал, даже чертил. Я повторил некоторые из произведенных прежде замеров, чтобы убедиться в постоянстве или изменчивости уровня воды и состояния дна. Поскольку совершенно одинаковый уровень воды вообще невозможен, я сводил свои замеры к среднему уровню и задавался вопросом, насколько ниже этого уровня определенные места дна. Этот средний уровень, определявшийся по состоянию большей части года, и показывали мои чертежи как уровень воды. Им я и руководствовался при повторных замерах. На больших расстояниях от берега дно с начала моих замеров не изменилось, а если и изменилось, то не настолько, чтобы это могли отметить наши измерительные приборы. У тех или близ тех берегов, где преобладали большие глубины и спокойно высились крутые стены, по которым дождевая вода стекала разве что узкими струйками или мелкими ручейками, изменений тоже не было.

Зато на мелководье у отлогих берегов, где дождевая вода намывает гальку и прочее, изменения уже были. Но больше всего изменений было там, где к воде подходило ущелье, откуда в озеро втекал горный ручей, который оставлял тем большие горы гальки, чем дальше он начинался и чем сильнее набухал при дожде. Повторив эти старые замеры, мы приступили к новым, необходимым для полноты знаний, которые я поставил себе целью. Прилежно продолжались и зарисовки образований вне воды, береговых.

Дважды работа прерывалась. Я ходил в Ротмоор, смотреть, как продвигается изготовление заказанных мною вещей из мрамора и хорошо ли их делают. Успехи заслуживали похвал. Сказали — и я сам находил это возможным, — что уже этим летом все будет готово. Но по поводу качества у меня были замечания. Просьбами, уговорами, обещаниями я добивался, чтобы мои пожелания выполнялись самым точным и тщательным образом.

Когда шли дожди и тучи повисали на горах, закрывая и горы, и очертания озера, я сидел дома и карандашом и красками переносил на главный свой лист то, что зарисовал на воздухе на множестве отдельных листков. Так приближалось мое предприятие к своему завершению.

Наконец работы на воздухе были закончены, и оставалось только внести в чертеж множество данных, разбросанных по моим бумагам и мною еще не учтенных, а также сравнить для проверки зарисовки на отдельных листках с главным чертежом и таковой где нужно дополнить. В разных местах надобно было также нанести краски.

После долгих усилий и множества трудностей, которые мне пришлось преодолевать для достижения большей точности, в один прекрасный день работа была готова, и весь эскиз предстал моим глазам в своей грустной мрачности полным такой красоты, какой я и сам не ожидал. Я рассматривал некоторое время свой рисунок, когда рядом не было никого, кто мог бы разделить со мной это зрелище, затем свернул лист на валике, тщательно уложил его в чемодан, простился с озером и со всеми обитателями приозерного трактира и направился к дому «У кленов» в Лаутерской долине.

Там я и поселился. Теперь я ежедневно ходил в Ротмоор, оставался там весь день и, возвращаясь лишь к вечеру, приходил в дом в сумерках. В Ротмооре я наблюдал за работами над моими мраморами: как их резали, опиливали, протирали, шлифовали, лощили. Я также указывал, как действовать в том или ином случае и как достичь большей завершенности, а главное — большей точности.

Отцовский бассейн постепенно принимал готовый вид, и мелкие предметы, мною заказанные, тоже были закончены. Солнце светило в сарай, и бассейн блестел довольно красиво и чисто. Я велел соорудить ящики из толстых балок. В них с помощью воротов, рычагов и веревок я и уложил для отправки части бассейна. Нужно было особым образом приспособить телеги, чтобы доставить эти ящики к реке. Наконец эти приспособления сделали. После погрузки телеги отправились в путь. Я сопровождал их до реки, не отлучаясь ни на минуту, чтобы предотвратить всякие дорожные неприятности. У реки ящики погрузили на судно и повезли дальше. От пристани перед нашим городом их опять-таки на мощных телегах доставили в наш сад.

Этой же осенью решили закончить водопроводные работы. Благодаря моим письмам с указаниями размеров отец уже подготовился к установке бассейна. Наняли еще больше рабочих и пригласили знатока водостроительства для руководства. Я целыми днями был на месте работ и участвовал в них. Отец тоже всячески выкраивал время, чтобы присутствовать там и присматривать. Были проложены трубы, подсоединен стояк, над ним построен, снабжен железной опорой и припаян стебель, а на нем укреплен лист. Вынули пробку, запирающую впадающий в лист стебель, и чистая струя хлынула на лежавшую на листе ягоду, наполнила бассейн, скатилась на желтоватый мрамор пола и растеклась по его желобам. Краски очень хорошо сочетались: темный стебель оттенял розоватость листа, а желтизна пола придавала розовому цвету красоту и нежный блеск. На открытие фонтана было приглашено много гостей, и они, как и отец, мать и сестра, радовались этой удаче.

В качестве ответного дара отец протянул мне «Песнь о Нибелунгах» в прекрасном переплете с барельефами с обеих его сторон.

Решено было соорудить на зиму домик из досок, чтобы хорошенько защитить водопровод от холодов. На весну строились планы — как разбить сад вокруг бассейна, чтобы все выглядело достойнее и красивее. К приходу лучшего времени года надеялись закончить наброски и приступить к работам.

Кроме бассейна, я привез и другие мраморные предметы, изготовленные в Ротмооре. Среди них были колонны и карнизы, предназначавшиеся для того места в конце сада, откуда открывался вид на горы и на окрестности: там отец собирался возвести что-то, что было бы достойно этого вида и делало бы его еще приятнее. Мне представлялась красивая, с широкими плоскостями, на которые можно будет облокачиваться и класть предметы, и с сиденьями для отдыха ограда площадки. Еще лучше было бы установить возле этой ограды стол. Кроме того, я привез чаши для любого применения, кольца для занавесок, доски для столов, украшения для пилястров, разного цвета камни, которыми можно было прижимать бумаги, и много другого в этом же роде.

Я показал отцу зарисовку кербергского алтаря, сказав, что сделал ее специально для него и теперь отдаю ему. Он был очень рад и поблагодарил меня за подарок. Алтарь этот, правда, не был для него новостью, он видел его прежде, до восстановления, а рисунок

восстановленного алтаря находился среди рисунков, присланных моим гостеприимцем в прошлом году. Тем не менее ему было очень приятно получить эту зарисовку и рассматривать ее на досуге. Он обратил мое внимание на множество обстоятельств, обнаруженных им после нескольких осмотров. Прежде всего он заметил, что алтарь гораздо богаче и разнообразнее, чем когда он видел его воочию много лет назад в еще неисправленном виде. Затем он обратил мое внимание на то, что в этом произведении уже есть округлости, что башенки образованы витыми пирамидальными столбиками и что человеческие фигуры уже основательно проработаны, а все это указывает на то, что произведение относится не к эпохе строгой готической архитектуры, а к более поздней, когда тот стиль уже менялся. Отец показал мне также, что части орнамента были в ходе времени переставлены с положенных им мест на другие, что бюсты находятся не там, где следовало бы, и что какие-то человеческие фигуры, по-видимому, пропали. Достав из шкафа книги с рисунками, он с их помощью доказал мне справедливость своих утверждений. Я сказал отцу, что мой гостеприимец и Ойстах того же мнения, что и он, но что проделанные работы не были восстановлением алтаря в строгом смысле, что целью их было прежде всего сохранить материал, а дальнейшие изменения и крупные дополнения отложить на будущее, если вообще для этого найдутся средства и возможности. Сделаны были только такие дополнения, при которых форма предмета не вызывает сомнений.

Отцовские книги усилили мое внимание к теме, изложенной в них, и, взяв их с его разрешения в свою квартиру, я принялся их просматривать. Они вызвали у меня желание поближе познакомиться с архитектурой и с ее историей с самого начала, и я, по совету отца и других, купил все нужные для этого книги.

5. Союз

Зима прошла как обычно. Я приводил в порядок привезенные вещи и наверстывал письменные дела, запущенные летом из-за работы на воздухе и других потерь времени. Общение с родными в тесном кругу дома было для меня самым любимым занятием, доставляло мне больше всего удовольствия и радости. Отец выказывал мне с каждым днем все больше уважения. Выказать в большей мере любовь он не мог бы, ибо всегда доказывал ее как нельзя лучше. Но если раньше, при нежнейшей заботе о моем благополучии, при хлопотах обо всем, что мне нужно было для жизни и для образования, отец предоставлял мне самостоятельность, был всегда любезен и мил, никогда не направлял меня в какие-то другие, возможно более удобные для него стороны, то теперь, хотя все это оставалось как прежде, он чаще расспрашивал меня о моих устремлениях и вникал в связанные с этим обстоятельства, советовался со мной, узнавал мое мнение по поводу своих коллекций или каких-нибудь домашних дел и соответственно поступал, говорил со мною о произведениях поэтов, историков, художников чаще, чем то бывало в прежние времена. Он проводил в моем обществе много времени у своих картин, книг и других вещей и любил собирать нас в стеклянном домике, который продувался согретым воздухом, уютно обтекавшим старинное оружие, старинные резные изделия и обшивку пилястров. Отец говорил о разных предметах и явно радовался возможности провести вечер в узком кругу семьи. Мне казалось, что в последнее время он не только раньше возвращался домой из конторы, но и вообще проводил в стенах дома больше времени, чем в прежние годы. Мать очень радовалась бодрому настроению отца, она интересовалась его замыслами и делала все, что могла сделать сама для их осуществления. Казалось, она любила нас, детей, больше, чем в прошлые времена. Клотильда все более сближалась со мною, она была как бы моим братом, а я — ее другом, советчиком, собеседником. Казалось, у нее не было никаких других чувств, кроме любви к нашему дому. Мы продолжали упражняться в испанском языке, в игре на цитре, в рисовании и живописи. Кроме того, она радела о домашнем хозяйстве, угождая матери и стараясь снискать ее похвалу. Если что-либо в этом роде, требовавшее большой тщательности и сноровки, Клотильде особенно удавалось, она испытывала большее удовлетворение, чем если бы получила награду в каком-нибудь трудном и важном соревновании перед какой-то уважаемой публикой.

На приемах, которые с меньшим или большим числом гостей, только реже, чем в прежние годы, устраивались в нашем доме, разговоров велось теперь больше, чем когда мы были моложе. Обсуждались серьезные вещи, государственные дела, общественные события, заставлявшие говорить о себе. Беседовали также о своих занятиях, пристрастиях или на такие обычные темы дня, как театр или обстоятельства ближайшего окружения. Не пренебрегали и известными развлечениями, музыкой, танцами, пением песен. Молодые люди заводили новые знакомства, старики поддерживал и давние.

Я навещал своих друзей, беседовал с ними, рассказывал им в общих чертах, чем занимаюсь. Они вводили меня в круг своих впечатлений и обращали мое внимание на те или иные личности.

Я продолжал писать красками, изучал драгоценные камни и бывал в театрах.

С большим удовольствием читал я книги об архитектуре, тут открывалось мне новое поприще, сулившее большие успехи в своем дальнейшем развитии.

Вечера у княгини приобретали для меня все большую важность. Постепенно сложилось сообщество, члены которого часто и охотно собирались в комнате княгини. Обсуждали самые занимательные предметы, не боясь касаться вопросов самоновейшей философии. Разбирались в этих вещах, как могли, облекали своеобразные выражения так называемых специалистов в обычные слова, прибегая просто к здравому смыслу. То, что удавалось таким путем сообща извлечь, становилось твоим достоянием, и если общество считало это ценным, ты и хранил это как ценность. Если же казалось, что налицо тут только слова, из которых нельзя извлечь никакого определенного смысла, то вопрос оставляли и не возвращались к нему. Занятия литературой и испанским языком продолжались вовсю.