Бабье лето

Штифтер Адальберт

После этих слов она некоторое время молчала, а потом спросила:

— И этим летом вы тоже еще раз вернетесь в то место, которое вы теперь выбрали для своей работы?

— Вернусь, — ответил я.

— А зиму проведете у ваших родных? — спросила она затем.

— Как и все предыдущие зимы, я проживу ее в доме моих родителей, — сказал я.

— А вы будете зимой в Штерненхофе? — спросил я через некоторое время.

— Раньше мы иногда проводили зиму в городе, — отвечала она, — но уже несколько раз оставались в Штерненхофе, а два раза совершали поездки.

— Кроме Клотильды, у вас нет другой сестры? — спросила она, после того как мы снова немного помолчали.

— Другой нет, — отвечал я, — нас, детей, только двое, и счастье иметь брата неведомо мне.

— А мне не выпало счастье иметь сестру, — ответила она.

Солнце уже зашло, смеркалось, а мы все сидели. Наконец она встала и потянулась к лежавшей в траве шляпе. Я поднял ее и подал ей. Она надела шляпу и приготовилась идти. Я предложил ей руку. Она взяла меня под руку, но так легко, что я не чувствовал ее руки. Мы пошли не верхом к той калитке в саду, что неподалеку от вишни, а по тропинке в хлебах, что спускается от полевого привала к хутору. Больше мы совсем не говорили. Я чувствовал, как колышется ее платье рядом

со мной, чувствовал ее шаг. Доносилось неслышное днем журчанье ручейка, вечернее небо пылало золотом над нами, над холмами хлебов, над деревьями, иные из которых казались уже почти черными. Мы дошли до хутора. Оттуда мы пошли лугом, ведущим к дому моего гостеприимца, и свернули по тропинке к садовой калитке, что была с той стороны близ пчельника. Пройдя через калитку в сад, пройдя мимо пчельника, между цветочными грядками, между окаймлявшими дорогу кустами и, наконец, под деревьями, мы вошли в дом. Мы прошли в столовую, где остальные были уже в сборе.

Здесь Наталия отпустила мою руку. Нас не спрашивали, откуда мы пришли и как мы встретились. Приступили к ужину, время которого уже подошло. За едой мы с Наталией почти не говорили.

После того как мы распрощались в столовой и каждый ушел в свою комнату, я погасил у себя свет, сел в одно из мягких кресел и стал смотреть на блики, которые бросала на пол моей комнаты взошедшая между тем луна. Я очень поздно улегся, но не читал, как то привык делать каждую ночь, а лежал на своем ложе и долго не мог уснуть.

В последовавшие за тем вечером дни мне казалось, что Наталия меня избегает. Ночами я иногда слышал цитры, играли очень хорошо, что я мог теперь оценить лучше, чем раньше. Но я об этом не заговаривал и тем более не говорил о том, что и сам я не так уж теперь неопытен в игре на цитре. Свой инструмент я никогда не привозил в дом роз. Наконец настало время отправляться в Штерненхоф. Матильда и Наталия уехали туда в сопровождении своей служанки раньше, чтобы все приготовить к приему гостей. Мы должны были отправиться позднее.

В промежутке между отъездом Матильды и нашим мой гостеприимец обратился ко мне с просьбою. Она состояла в том, чтобы я будущей зимой сделал ему точную зарисовку панелей, которые привез отцу из долины Лаутера и которыми тот облицевал пилястры стеклянного домика. Рисунок мой гостеприимец просил меня привезти на следующее лето. Я очень обрадовался, что могу оказать услугу человеку, к которому был так привязан и которому был стольким обязан, и обещал, что сделаю рисунок настолько точно и хорошо, насколько это позволят мои силы.

В один из последовавших дней мой гостеприимец, Роланд, Густав и я отбыли в Штерненхоф.

4. Праздник

Праздником в том смысле, в каком это слово обычно употребляется, предполагавшееся в Штерненхофе не было, просто многих пригласили вместе приехать в гости, и приглашения эти не были особыми и торжественными, а делались невзначай. Вообще-то в Штерненхоф, как и в Асперхоф, каждому другу и знакомому вольно было приехать погостить в любое время.

Когда мы на второй день после нашего отъезда, сделав небольшой крюк, прибыли в Штерненхоф, там собралось уже много людей. Чужие слуги, порою одетые странно, как то всегда кажется, когда собирается много семей, расхаживали вокруг замка и по дороге между хутором и замком. Часть экипажей и лошадей поместили на хуторе. Мы въехали в ворота, и наша коляска остановилась во дворе. Когда мы подъезжали к холму, приближаясь к замку, я успел уже взглянуть на его переднюю стену, где теперь, после отмывки, камни были обнажены, и сразу составил свое мнение. Новый облик замка нравился мне гораздо больше, чем прежний, о котором теперь не хотелось и вспоминать. Мои спутники, когда мы подъезжали, не высказывались, и я тоже, конечно, ничего не говорил. Во дворе появились слуги, чтобы взять нашу кладь и разместить коляску и лошадей. Дворецкий подвел нас к большой лестнице и проводил в гостиную. Это была одна из тех комнат, что тянутся анфиладой и обставлены новой мебелью, изготовленной в Асперхофе. Двери всех этих комнат были отворены. Матильда сидела у стола, а рядом с ней какая-то пожилая женщина. Множество других женщин и девушек, а также пожилых и молодых мужчин сидели кругом в разных местах. На самом незаметном месте сидела Наталия. Матильда и Наталия были одеты, как обычно одеваются женщины и девушки из высших сословий, но я не мог не заметить, что их одежды были сшиты и украшены гораздо проще, чем у других женщин, а сочетались гораздо лучше и выглядели благороднее, чем то обычно бывает. Мне виделся в них дух моего гостеприимца, и при мысли о высших кругах нашего города, в которые я был вхож, мне показалось также, что это как раз тот аристократический костюм, к которому другие стремились. Матильда встала и любезно поклонилась нам. Так же поступили и остальные, и мы тоже поклонились Матильде и остальным. Затем все снова сели, а дворецкий и двое слуг позаботились о том, чтобы усадить нас. Я сел на очень незаметное место. Обычай представлять друг другу гостей, как то почти везде делается, в доме роз и в Штерненхофе соблюдается, по-видимому, не так строго. Я уже не раз наблюдал, что обходились без этого, особенно когда собиралось много людей. В данном случае тоже обошлись без этого. Каждому предоставили самому осведомиться об особе, его интересующей, вернее, предпочли положиться на волю случая, чем при появлении каждого нового гостя повторять ему перечень присутствующих. К тому же большинство здесь, кажется, знали друг друга. Меня, наверное, не принимали в расчет, потому что, когда в Асперхоф приезжали посторонние лица, я никогда не спрашивал, кто они. Густав держался здесь тоже почти как чужой. Очень учтиво поклонившись матери, сделав с нами общий поклон другим и улыбнувшись Наталии, он скромно сел в отдалении и стал внимательно слушать. Мой гостеприимец и Ойстах, как и Роланд, были в общепринятой для визитов одежде, я также. В черных костюмах эти мужчины казались мне более незнакомыми и чуть ли не менее значительными, чем в своем обычном домашнем виде. Мой гостеприимец вскоре уже беседовал с разными гостями. Говорили везде об общих и обыкновенных предметах, и разговоры шли то между отдельными, то между многими лицами. Я говорил мало, и почти исключительно лишь тогда, когда ко мне обращались и о чем-то спрашивали меня. Я смотрел на все сборище, или на кого-то в отдельности, или на Наталию. Роланд подвинул ко мне свой стул и завязал разговор о вещах, обоих нас занимавших. Сделал он это, наверное, потому, что ему было среди людей так же одиноко, как мне.

Когда покончили с предвечерним

чаем, за которым, собственно, и были все в сборе, когда большинство уже поднялись и толпились группами, было предложено выйти в сад и там прогуляться. Предложение это пришлось всем по душе. Матильда поднялась, а с нею пожилые женщины. Более молодые и так уже стояли. Красивый старик, вероятно супруг пожилой дамы, сидевшей рядом с Матильдой, предложил руку хозяйке, чтобы помочь ей сойти с лестницы, так же поступил мой гостеприимец с той пожилой дамой. Таким образом возникло еще несколько пар, остальные пошли вперемежку. Я постоял, пропуская людей, чтобы не лезть вперед. Наталия прошла мимо меня с какой-то красивой девушкой, беседуя с нею на ходу. С Роландом и Густавом я сошел с лестницы последним. В саду все было так, как то при большом стечении гостей всегда бывает в подобных случаях. Медленно двигались вперед, останавливались, рассматривали то одно, то другое, обсуждали, шли дальше, разделялись на группы, снова соединялись. Я не обращал на разговоры никакого внимания. Наталия, видел я, шла с той же девушкой, с которой прошла в гостиной мимо меня, потом к ним присоединились другие. Я видел, как она мелькала среди них в своем светло-коричневом шелковом платье, потом терял ее из виду, потом видел опять. Затем ее совсем закрывали кусты. Молодые люди, которых я застал в этом обществе, шли то со старшей его частью, то с младшей. Роланд и Густав присоединились ко мне, и если Густав спрашивал, каково там, где я теперь работаю, высоки ли горы, широки ли долины, так же ли приятно там, как на Лаутерском озере, собираюсь ли я продвигаться еще дальше и в какие горы я тогда выйду, то Роланд говорил о присутствующих, называя мне иных и сообщая об их обстоятельствах. Благодаря своим поездкам по стране, посещениям церквей, часовен, обветшавших замков и всяких замечательных мест, он узнавал больше, чем мог бы узнать кто-либо другой, а благодаря живому нраву и хорошей памяти, он любил собирать сведения и способен был их хранить. Пожилая женщина, которую я, когда мы вошли в гостиную, увидел сидящей рядом с Матильдой, была владелицей большого поместья в нескольких часах езды от Штерненхофа. Фамилия ее была Тильбург, как и название ее замка. Она окружила себя всяческими удобствами и всяческой роскошью. Ее оранжереи были самыми великолепными в стране, ее сад содержал все, что тогда слыло превосходным, и ухаживали за ним два садовника, один старший садовник и множество их помощников, в ее комнатах были мебель и ткани из всех столиц мира, а ее экипажи считались самыми удобными и изящными в своем роде. В комнатах ее было множество картин, книг, журналов и безделушек. Она любила навещать соседей и принимать гостей. Зимой она редко бывает в своем замке и всегда лишь короткое время, она любит путешествовать, и особенно часто ездит в южные места, откуда привозит всякие достопримечательности. Она была единственной дочерью и наследницей своих родителей, ее брат умер еще в ранней юности. Мужчина с приветливым лицом, который вел Матильду из зала, был супругом помещицы Тильбург. Он тоже был сыном богатых родителей, и благодаря этому союзу соединились два больших состояния. Он не очень-то разделял пристрастия своей супруги, но и не противился им. Страстей у него не было, человек простой, он охотно доставлял радости своей супруге, которую очень любил, и сопровождал ее в поездках наполовину для собственного удовольствия, наполовину же для того, чтобы разделить удовольствие жены. Однако владениями их он всегда управлял очень благоразумно. Тильбург — его наследство. Один из молодых людей, находившихся в гостиной, стройный, с живыми глазами — их сын, единственное дитя этих дворян, он получил хорошее воспитание, и неизвестно, не желают ли в Тильбурге более нежных отношений со Штерненхофом.

При этих словах Густав слегка повернулся к Роланду, посмотрел на него, но ничего не сказал.

Я вспомнил Тильбург, который очень хорошо знал, хотя никогда там не бывал. Я часто проходил поблизости, и мне не нравились четыре круглые башни в четырех углах замка, окрашенные недавно в светлый цвет той же краской, какую в Штерненхофе сейчас как раз удаляют: они очень резко выделялись на зеленом фоне близких деревьев и синем — далеких гор и неба, делая таковое чуть ли не темным.

— Маленький человечек с седыми волосами, который сидел возле среднего окна и часто вставал, — продолжал Роланд, — владелец Хасберга. Его отец, купивший это имение, предназначал его другому, младшему сыну, поскольку к старшему переходило по наследству родовое имение Вайсбах. Однако младший сын и отец умерли, и старшему достались и Вайсбах, и Хасберг. Передав через некоторое время родовое имение сыну, он удалился в Хасберг. Он из тех, кто всегда что-то придумывает и строит. В Вайсбахе он уже много настроил. В Хасберге он завел образцовое хозяйство, улучшил плодородие полей и лугов, красиво огородил их живыми изгородями, завел отборный скот, развел на защищенных местах хмель, и хмелеводство, распространившись среди соседей, стало источником их благосостояния. Он отгородил плотиной луга в пойме реки Рит, укрепил стенками берега Мельничного ручья, построил мочильню для льна, выстроил новые хлевы, амбары, сушильни, мосты, дорожки, беседки и все время перестраивает замок внутри. В течение всего дня он наблюдает за работами и отдает распоряжения, ночами рисует и чертит, и если где-нибудь в округе держат совет насчет прокладки дороги, составления какой-нибудь сметы или какой-нибудь постройки, всегда зовут его, и он с готовностью отправляется в путь за собственный счет. Даже в правительстве края его слово имеет вес. Дама в пепельно-сером платье — его супруга, а те две девушки, что недавно вместе с Наталией подходили к дубам, — его дочки. Жена и дочери уговаривают его поменьше хлопотать, ведь он уже стар, а он говорит: «Это последняя моя постройка». Но думаю, что какой-нибудь план какого-нибудь строительства он будет составлять и на своем смертном одре. Наш друг высокого мнения о нем в этих делах.

Свернув за куст и подходя к стоящим у стены плюща дубам, мы снова увидели перед собой группу людей. Роланд, который был сегодня в ударе, сказал:

— Человек в изящном черном костюме, перед которым идет его супруга в коричневом платье, — барон фон Вахтен, чей сын тоже здесь, это тот человек среднего роста, что в гостиной так долго стоял возле углового окна, у этого молодого человека много приятных свойств, но он наведывается в Штерненхоф слишком часто, чтобы то можно было объяснить простой случайностью. Барон хорошо управляет своими владениями, у него нет особых пристрастий, он все содержит в надлежащем порядке и становится все богаче. Поскольку сын у него один, а дочерей нет, будущая супруга его сына будет женщиной очень уважаемой и очень богатой. Зимою эта семья часто живет в городе. Имения их лежат немного вразброс. Торндорф с прекрасными лугами и большим лесосадом, вы ведь, наверное, знаете.