Баблия. Книга о бабле и Боге
Шрифт:
Кончилось все достаточно неожиданно. Однажды, после многодневной оргии, измученная Антуанетта притащилась с несчастным видом к ним домой и, смущаясь, рассказала, что она, наверное, заразилась всеми нехорошими болезнями сразу. Но было так клево, что оно того стоило. Алик взбесился. Ничего не говоря, он превратил Антуанетту снова в Антуана. Посмотрел на него и грустно сказал:
– Не достоин. – Потом посмотрел на него еще раз. Потом на себя в зеркало. Тяжело вздохнул прошептал: – Да и я не достоин тоже.
И снова стал собой. Антуан рыдал,
Алик слушал его монолог, и на него наваливалась тоска.
«Тоже мне бог, – думал он. – Одного человека нормальным сделать не могу. А туда же, бог… Лузер я какой-то. И мир не улучшил. И зажечь, как следует не удалось. И удовольствия не получил никакого. Ничего не получил. Не сумел…»
К тоске подмешивалась тревога. Она росла. Потом заполнила все вокруг. Потом все задрожало. И внутри, и снаружи. И он оказался у себя дома на кухне перед разъяренной женой.
8 Сашка
– А? А? Позвонить? – истошно орала Ленка. – Я сейчас позвоню, я узнаю. Посмотрим, как тогда ты запоешь. Что, испугался?
Алик смотрел на жену слегка отстраненно. Не успел еще отойти от своей бурной жизни в Либеркиберии. Отстраненность помогла. Прочел он в Ленкиных глазах страх и вопрос прочел: «Ты мой? Я твоя? У нас же дети, их растить надо, на ноги ставить. Так ты мой все еще?»
Жена кричала от страха. Что вот, появилась какая-то чужая самка в их жизни. Молодая и красивая, наверное. И он, Алик, может соскочить к ней, и мир тогда разрушится. И снова станет холодным и опасным. И никто не защитит. И придется устраиваться самой в этом страшном и холодном мире. А на ней три комочка, три кровинушки родненьких. И одна она им будет опорой. Потому что самец, он что? Кого трахает, с кем живет – того и любит. И детей от той только любит, с кем живет. И защищает только ее…
Ленка вопила от ужаса, хотя и не ее это мысли были, не логическим путем она к ним пришла. Глубоко все сидело, намного глубже, чем в голове. В ДНК, в спинном мозге, в гормонах, в самой сути ее. Действительно, животным был этот страх.
«Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой, – пожалел себя Алик. – Тут проблемы, там разборки. Да еще понимание это дурацкое. Вот уж воистину многие знания – многие печали. Ведь не превратись я в женщину, послал бы я Ленку далеко с ее придурью. А теперь… Делать что-то придется».
Он подошел к жене, обнял ее, прижал голову к груди, стал гладить волосы.
– Лен, Леночка, успокойся, пожалуйста. Не было ничего. Придумала ты все себе.
– Точно не было? – Жена с надеждой, задрав голову, посмотрела на него. – Точно? Ты не врешь? Только работа? Детьми поклянись!
Детьми они договорились не клясться. Хотя…
– Лен, ну мы же договаривались…
– Нет поклянись. Клянись, тогда поверю.
– Хорошо.
– Даю. Клянись.
– Ну, клянусь.
– Чем клянешься?
– Лен, может, не надо?
– А! Я все поняла. Я звоню Наташе. Прямо сейчас…
Жена потянулась к телефону.
– Хорошо, хорошо. Клянусь… здоровьем клянусь.
– Чьим здоровьем?
– Ну чьим? Детей, конечно.
Повисла пауза. Он подумал, что дети могут быть чьими угодно. Африканских негров, например. Они там и так от голода дохнут. Все равно им. Ленка тоже о чем-то думала. Молчание затягивалось.
– Чьих детей? – подозрительно спросила она.
«Вот сволочь, – огорчился Алик. – Знает меня как облупленного. И натуру мою хитрожопую понимает до донышка. Главное, ей-то это зачем нужно? Ее же дети, такие же как и мои – ее. Чего она ими рискует? Ну да, ну да – женщина она все-таки. Как я мог забыть. Не виновата она, не специально тупит. По велению природы».
– Знаешь что, я уже все сказал. Вот достала, ей-богу. Хочешь, бери телефон и звони Наташе. Пускай надо мной в понедельник весь офис ржать будет. Я согласен. Бери, на, чего задумалась, звони…
Алик протянул жене телефон и замер. Момент был ключевым. Он шел ва-банк, пер на танки с голой грудью и красным знаменем. Осуществлял психическую атаку… Усиливая драматичность момента, зазвонил протянутый телефон.
«Если это Наташа, я повешусь», – мысленно решил он.
Звонила Сашка. Жена увидела ее имя на телефоне и шумно выдохнула. Алик поднес трубку к уху.
– Привет, пап. Мать рядом?
– Напротив стоит.
– Вы только не волнуйтесь. И с матерью поаккуратней. Короче, живот у меня на уроке заболел, пошла к медсестре, а она, аппендицит, говорит. «Скорую» вызвала. «Скорая» приехала, тоже говорят, аппендицит. В общем, из школы меня не ждите. Я в больницу поехала.
– В какую больницу?
– Пап, не тупи. В обыкновенную городскую. Пятьдесят седьмую, по-моему.
– Никуда не уезжай, я буду через пятнадцать минут.
Ленка догадалась. Лицо ее стало цвета белья из рекламы «Тайда».
– Что? Что? Что случилось?
– У Сашки аппендицит, похоже.
– А-а-а-а-а-а-а-а-а, – жена рухнула на пол и, сидя, широко раскинув ноги, начала раскачиваться, дергать себя за волосы, выть. – А-а-а-а-а-а-а-а-а. Это ты виноват, ты поклялся… А-а-а-а-а-а-а-а-а-а.
– Я не поклялся.
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а. Поклялся.
– Не поклялся, не успел, хотя ты очень просила.
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а…
– Да даже если и поклялся. При чем здесь это? Не врал я тебе.
– Сашка, Сашенька, прости меня. Что же бу-у-у-у-д-е-е-е-т?! – Ленка неумолимо впадала в истерику. Он позволить этого не мог. Время поджимало.
– Хорош выть, коза тупая, – крикнул Алик нарочито грубо, – ребенку там плохо, а она воет. А ну быстро взяла себя в руки и пошла вещи собирать. Быстро, кому я сказал, дебилка отмороженная.