Баблия. Книга о бабле и Боге
Шрифт:
– Пор-ки, пор-ки, пор-ки… – несколько раз единодушно прокричала толпа, а потом в тишине одинокий голос выкрикнул: – Яйца ему надо оторвать!
– И оторвем, – поддержал голос Элвис. – В следующий раз оторвем, если не поймет. А пока будем соблюдать формальности. У нас здесь суд все-таки. Подсудимый, что вы можете сказать в свое оправдание?
– Я в первый раз, я не привлекался, – залепетал голый мужик. – Я ее только чуть-чуть тронул, совсем чуть-чуть.
– Спасибо, подсудимый. Мне лично все ясно. Ну что,
Площадь зашумела. В толпе послышались разрозненные крики.
– Всыпь ему горяченьких.
– Пятьдесят! Давай пятьдесят.
– Много пятьдесят. Двадцать пять давай.
– Сто. Пускай гаду неповадно будет.
– Яйца оторвать. Даешь яйца!
На последнем крике площадь беззлобно рассмеялась. Все понимали, что яйца все-таки чересчур. Элвис снова резко вскинул руку и объявил в установившейся тишине наказание:
– Дюжина ударов палкой по жопе.
– Ууууууу… – разочарованно загудела площадь. – Мало… недостаточно… пожалели сволочь.
Помощники судьи скрутили мужика и начали прилаживать его на деревянную конструкцию. Мужик брыкался и истошно вопил.
– Произвол, несправедливость. Пробабленным убивать можно безнаказанно, а меня за ерунду палкой…
Элвис подскочил к нему, распятому уже на верстаке, склонился к зажатой ремнями голове и быстро сказал в золотой микрофон.
– Во-первых, не безнаказанно, а за полбабла. А во-вторых… двадцать ударов!
Площадь взорвалась аплодисментами и свистом. Судья поднес микрофон к лицу мужика.
– Все равно несправедливо, – заорал он. – То бабло, а то жизнь человеческая. А меня, меня… за безделицу и по жопе.
– А ты заработай это бабло сначала, урод! – повысил голос Элвис. – А потом пасть разевай. Может, в процессе зарабатывания человеком наконец станешь. Пробабленная элита совершает одну тысячную процента от всех убийств. А вы, миниумы, больше восьмидесяти. Вам это ни о чем не говорит? – Площадь понуро молчала. – Я вас спрашиваю, говорит вам это о чем-то или нет?
– Говорит, говорит, говорит… – нестройно ответила толпа.
– Вот и отлично. И… и двадцать пять ударов.
Опять возликовала площадь. Скандировать начала радостно.
– Двадцать пять, двадцать пять, двадцать пять!
Мужик пытался перекричать толпу, но у него не вышло. Добрый Элвис сунул ему в зубы микрофон. Он, задыхаясь, словно мокроту выплевывая, проорал:
– Вы рабы. Так вам и надо. Правильно вас по жопе палкой бьют!
– Уууууу, – растворились его слова в угрожающем вое.
– Глупый ты человек, – прокомментировал Элвис. – Даже для миниума глупый. Не их сегодня бьют, а тебя. Короче, тридцать ударов и… Начали!
Деревянный верстак подняли в вертикальное положение. Людям стала видна отвисшая, желтоватого цвета, в мелких красных прыщах и пупырышках
– Дорогие друзья, – объявил ведущий. – Братья. Именем Великого Нечто. Именем Свободы, Равенства и Справедливости. Во славу Разума… Давай!
…Один из помощников поднимает палку, а потом неуловимым движением кисти, не изменяя положения руки и плеча, хлестко бьет мужика по заднице. Мужик дергается, как препарированная лягушка под действием электрического тока. Площадь единодушно и протяжно выдыхает.
– Ррааааааазз!
На пятой точке мужика вспыхивает малиновая полоска. Она багровеет на глазах, в черту красную превращается. Второй помощник резко замахивается. В тишине раздается щелчок. Толпа завороженно отсчитывает.
– Дваааааа!
– Смотрите, смотрите, миниумы, – вкрадчиво шепчет Элвис. – Так будет с каждым, кто посягнет на самое святое, что есть у человека. На шансы. Смотрите внимательно…
Снова палка свистит в воздухе. Вышибает на этот раз рык утробный из мужика. Площадь гудит низко.
– Трррииии!
– Люди добрые, – визжит упавшая на колени женщина с полными, некрасивыми руками. – Помогите, пожалейте, смилуйтесь…
А люди добрые не обращают на нее внимания. Счет продолжают вести.
– Чееетыырееее!
– Не надо! – орет потерявший самообладание мужик. – Я все понял. Я не буду, больше не буду. Отпустите, развяжите…
– Пяяяяяять! – воет толпа, начиная заводиться.
Громче свистят палки, короче, но злее становятся щелчки. Мужик орет не переставая. Женщина ничего не просит у людей. Бьется головой об эшафот и при каждом ударе о доски мычит. Натурально мычит, как корова. Площадь уже не растягивает слова, вскрикивает отрывисто, с каждым разом все оглушительнее. Похотливо, как баба перезрелая, до члена дорвавшаяся.
– Шесть… семь… восемь… девять!!!!!!!!!!!
Маленькая кривоногая девочка подбегает к палачу в битловском сюртуке. Виснет у него на локте, бьет его в живот ножками в смешных канареечных лосинах. Орет в истерике.
– Отпустите, развяжите, он же живой, ему больно, больно!
Ей на помощь бросается мальчик-дрищ. Тычет игрушечными кулачками в палача. Кричит тонким ломающимся голосом:
– Суки, гады, отстаньте, не убивайте. Не убивайте его!
Алик давится воздухом. Точкой себя ощущает из плоскости, в объем выпрыгнувшей. Ужас, пережитый на обыске, Сашкины слова страшные давят его. А с другой стороны, давит ужас нынешний. Другие, но очень похожие детские слова. Нельзя точке с плоскости соскакивать. Вреден объем для точек. Непереносим.