Бабочка маркизы Помпадур
Шрифт:
– Идем, – он подал руку, и Алина приняла. – Попрощаемся…
Алина уговаривала себя, что бояться нечего, что страх ее призрачен, тем паче она сама не могла понять, чего же именно боится.
Леху?
Нет, напротив, когда Леха оказывался рядом, страх исчезал.
Его друзей? Егор сух и вежлив, но при этом смотрит вроде бы с неодобрением. Максим – другой, мягкий и беззащитный, такого тянет обнять, утешить. Алина и утешала. Славка глядит свысока, но говорить опасается. Чего ему Дашка наплела-то? Небось опять угрожала дорогой дальней и домом казенным… Пашка
Она же не специально!
Девушка была высокой, стройной и хищной. Именно такие всегда Алину пугали, но нынешний страх никак не был связан с ней. А с кем? Откуда вообще взялось это подспудное ощущение, что за Алиной наблюдают? Оно то исчезало, то вновь появлялось, заставляя распрямлять спину.
И не выдержав, Алина оглядывалась.
Никого.
Призраки. Нервы.
Однако уезжала из ресторана она с радостью. Стоило выйти из ресторана, как страх отступил.
– Садись, – Леха открыл дверь. – Надо тебе шубу купить.
– Зачем?
– Ну… чтоб не мерзла. Или просто. Бабы любят шубы. Короче, ты поняла.
Бабы… шубы… кадык дергается. И желваки на челюсти ходят. Он зол. На Алину?
– Я сделала что-то не так?
Леха вздрогнул и уставился на Алину.
– Чего не так?
– Не знаю. Ты злишься. И я… хотела бы понять, в чем причина.
– Да не, все норм.
Конечно, и кулаки, которые Леха засунул в карманы, по-детски пытаясь скрыть, лучшее тому доказательство. Он в жизни не признается, что переживает.
– Леша, я понимаю, что… на этой свадьбе должна была быть другая невеста. Ты думаешь о ней?
– Ну…
– Какой она была?
Нельзя лезть в чужое дело. Но теперь-то это и Алинино тоже? Если она поймет, что за женщиной была Карина, то, вероятно, сумеет ее найти. И объяснить, что Леха ее любит.
Притворяется злым и грозным, а на самом деле – любит. Тоскует вот.
– Стервой, – спокойно ответил Леха и, вытащив руки из карманов, обнял Алину. – Она была конченой стервой, которой чихать было на всех, кроме себя. Она не шла по чужим головам, Алька, она на них танцевала. Ее все ненавидели.
– И ты?
– И я. Только это такая ненависть была, что не сразу поймешь, что ненависть. Мне хотелось ее ударить. Постоянно. Взять и вмазать по губам, чтоб до крови, чтоб заткнуть наконец. Или вцепиться в шею и давить, давить, пока она не подохнет. Страшно?
И да и нет. Алина не ожидала, что ее новоиспеченный супруг может быть таким. А если он и свадьбу затеял, чтобы отомстить? Та сбежала, а он Алину будет мучать. За шею и давить.
Нет, глупости. Ему больно и плохо. Всем, кого бросают, больно. Даже бабушка сказала, что в Лехе нет грязи, а это – лучшая рекомендация. И Алина верит, что человек, сидящий рядом с ней, не причинит ей вреда. Разве что себе.
– Зато в койке – огонь. Заездит так, что сдохнуть впору. И хохочет еще… ведьмища.
Этого Алина точно не желала знать. Но поздно. Теперь она долго будет избавляться от мыслей, навеянных этим нежданным признанием.
Огонь… Алина – рыба. Так ей сказали. Темперамент отсутствует. Ее удел – любовные романы, суррогат
Тем более она же не собирается с Лехой спать!
– Не надо было говорить, да? – он крепче прижал Алину к себе. Зачем разыгрывать заботливого супруга, если никто их не видит? – Ты извини, Аль, я такой, какой есть. Язык вперед головы. Но она… как вампирша. Точно. Только теперь дышать начинаю. А сперва с ума сходил… по ней тоже. Некому было Леху в грязь носом ткнуть, рассказать, какое он убожество. И потом похвалить. Как собака, ей-богу.
Страшная женщина.
– Ты другая, Алька, – он потерся колючей щекой о шею. – Ты хорошая… ты сама не знаешь, до чего хорошая… и я тебя спасу. Обязательно. Мы будем жить долго и счастливо…
Целый месяц.
А дальше?
Алина не знала. Только вдруг поняла, что вернуться к прежнему, до-Лехиному существованию, у нее не выйдет. Ничего, она крепкая. Она со всем справлялась и тут тоже справится.
Дом, снятый им на берегу моря, был невелик и, пожалуй, чересчур скромен для Жанны прежней. Нынешняя же будто бы не замечала той скудности убранства, которой Шарль стеснялся. Она вдруг перестала видеть что-либо, кроме себя.
Застывая перед огромным зеркалом в тяжелой раме, Жанна разглядывала свое отражение, которое было к ней безжалостно. Белая кожа ее сделалась болезненно-бледной, прохладной на ощупь и влажноватой, волосы потускнели, черты лица обрели некую неприятную отечность.
– Зачем вы мучите себя, моя дорогая, – Шарль вынес к зеркалу кресло, хотя с гораздо большим удовольствием запер бы зеркало в погребе. – Вам надо думать о выздоровлении.
Жанна больше не жаловалась на духоту и спертый воздух, хотя оставила за собой привычку открывать окна, и Шарлю приходилось одеваться тепло и следить, чтобы сама Жанна не забывала шаль. Она стала столь небрежна, рассеянна…
Но больше не горела в лихорадке. И тот рвущий грудь кашель, от которого на платках оставались красные пятна крови, почти исчез. Приступы его становились реже. Короче.
Жанна полюбила долгие прогулки вдоль кромки моря, не гнушаясь отсутствием удобных троп и грязью, которая налипала на ботинки. И Шарль, сопровождавший супругу, не только свыкся с ее странностями, но и начал получать от этих походов своеобразное удовольствие.
– Я думаю, нам следует купить здесь дом, – сказал он однажды.
С моря тянуло туманом и сыростью. Вода в преддверии зимы посерела. С виду она была точно дорогой холодный шелк, на который кто-то бросил обрезки серебряных нитей. Муаровое небо, расшитое облаками, держало драгоценный камень солнца.
И Шарль понял, что счастлив.
Именно сейчас. Именно здесь.
Именно с Жанной.
– Мы вернемся, – ответила она, облизывая пухлую нижнюю губу. – Мы вернемся… я должна.