Бабочка

Шарьер Анри

В воскресенье Жозеф Деге не придет ко мне. Его задача — приготовить для нас автомобиль, выкрашенный наподобие такси (чтобы нам не пришлось подниматься в грузовик), который отвезет нас в заранее приготовленное укрытие. Всю неделю я очень волнуюсь и с нетерпением жду начала действий. Фернандо удалось заполучить пистолет. В четверг меня навещает одна из женщин Жозефа, которая сообщает, что такси, будет желтого цвета.

— О, кей, спасибо.

— Успеха вам, — говорит она и целует меня в обе щеки.

— … Входите, входите, пусть все услышат глас Божий, — говорит священник.

Кложе готов. Глаза Матурета блестят, и он не отходит

от меня ни на шаг. Я очень спокойно занимаю свое место. Дон Грегорио уже здесь, он сидит на стуле рядом с очень полной женщиной. Мы одеты так, чтобы не выделяться в толпе, если нам удастся выбраться на улицу. Открытый нож прикреплен прочной резиной к моей правой руке и прикрыт рукавом рубашки-хаки, застегнутой на все пуговицы. Все мы ждем только сигнала. Мальчик из хора должен произнести три ясных звука. Второй звук и будет сигналом.

Первый звук, второй… Я бросаюсь к дону Грегорио, приставляю кинжал к его сморщенной шее. Священник что-то кричит. Я не вижу своих сообщников, но слышу, как они приказывают стражникам бросить оружие. Все идет точно по плану. Я держу дона Грегорио за воротник его красивого фрака и говорю ему:

— Идем со мной и не бойся, я тебе ничего не сделаю.

Священник стоит рядом с нами, под его шеей — бритва. Фернандо говорит:

— Ну, француз, двинем к выходу.

Опьяненный победой, я толкаю всех к двери, ведущей на улицу. В этот момент раздаются два ружейных выстрела. Фернандо и один из наших людей падают, как подкошенные. Я все же продвигаюсь вперед, но стражники успели прийти в себя и преградить нам путь ружьями. На наше счастье между нами и ними находятся женщины. Это удерживает их от стрельбы. Раздается еще два ружейных выстрела и один выстрел из пистолета. Падает наш третий товарищ, успев перед этим выстрелить и ранить молодую девушку.

Дон Грегорио, бледный, как смерть, говорит мне:

— Дай свой нож.

Я даю ему нож. Нет смысла продолжать борьбу. Менее чем за тридцать секунд положение круто изменилось.

Через неделю после этих событий мне стало известно, что побег провалился по вине заключенного, который пришел послушать мессу у часовни. В первые же секунды он предупредил часовых на круглой стене. Они спрыгнули со стены, высота которой шесть метров, и, просунув ружья через решетки, выстрелили в тех, кто угрожал стражникам. Шестнадцать участников восстания, — среди них четверо французов — прикованы к железным балкам в карцере и получают только хлеб и воду.

Жозеф встретился с доном Грегорио. Тот зовет меня и говорит, что, желая доставить удовольствие Жозефу, он вернет меня во двор, к моим товарищам. Благодаря Жозефу, через десять дней после восстания все мы — в тот числе и колумбийцы — вернулись во двор, в свои камеры. Я предлагаю почтить минутой молчания память тех, кто погиб в этой схватке. Во время свидания Жозеф сообщает мне, что ему удалось собрать среди сутенеров пять тысяч пезо, и именно эти деньги помогли смягчить дона Грегорио. Этот жест великодушия возвысил сутенеров в наших глазах.

Что делать теперь? Что еще изобрести? Я ведь не могу признаться в поражении и спокойно ждать прихода корабля.

Я лежу в душевой, защищенный от палящих лучей солнца, и внимательно слежу за движениями часовых на круглой стене. Ночью, каждые десять минут, они по очереди кричат: «Часовые, не спать!» Таким образом начальник караула удостоверяется в том, что ни один из четверых не задремал. Если кто-то не отвечает, его коллега продолжает

кричать, пока не слышит ответ.

Мне кажется, я обнаружил трещину в этом слаженном механизме. У каждого угла на стене висит на веревке жестянка. Когда часовому хочется кофе, он зовет «кафетеро», который наливает кофе в жестянку, и часовому остается лишь поднять веревку. Вышка, которая выдается во двор, связана с правой сторожевой будкой. Мне кажется, что за крюк, привязанный к канату, легко зацепиться, и я в считанные секунды сумею взобраться на стену, ведущую на улицу. Остается одна проблема: как убрать часового?

Я вижу, как он потягивается и делает несколько шагов на круглой стене. Видимо, ему не очень приятно на жаре, и он изо всех сил старается не уснуть. Вот оно, черт побери! Он должен уснуть! Постараюсь усыпить часового и попытаю счастья. За два дня я сплетаю из моих рубашек-хаки — канат длиной в семь метров. Крюк я сразу нашел: это одна из подпорок желоба, который собирает дождевую воду. Жозеф Деге принес бутылку сильнодействующего снотворного. Согласно предписаниям, для того, чтобы уснуть, достаточно принять всего десять капель, а в бутылке — не меньше шести столовых ложек. Я приучаю часового получать у меня кофе. Колумбийцы — большие любители алкоголя, а у снотворного оказался вкус аниса. Я достаю бутылку анисовой настойки, и спрашиваю однажды часового:

— Хочешь кофе по-французски?

— А как это?

— С анисом.

— Давай, попробуем.

Почти все часовые перепробовали мой кофе с анисом и теперь, когда я предлагаю им кофе, они просят: «По-французски!»

— Пожалуйста, — отвечаю я и подливаю настойки.

Наступил решающий час. Суббота, полдень. Страшная жара. Колумбиец, с арабским именем Али, говорит, что он поднимется вслед за мной. Я соглашаюсь. Не хочу, чтобы моим соучастником был колумбиец, но, с другой стороны, я не могу нести канат с крюком, так как часовой может это заметить в момент, когда я буду подавать ему кофе. Мы думаем, что он будет «в нокауте» через пять минут. Я зову часового.

— Все в порядке?

— Да.

— Хочешь кофе?

— Да, но только по-французски, — это лучший кофе.

— Подожди, сейчас принесу.

Я подхожу к «кафетеро»: два кофе. Я уже успел влить в жестянку содержимое всей бутылки со снотворным. Только бы не подох от этого! Сверху он наблюдает за тем, как я щедро наливаю анисовую настойку.

— Хочешь, чтобы кофе было крепким?

— Да.

Я доливаю еще немного настойки, и он поднимает жестянку наверх.

Проходит пять минут, десять, пятнадцать, двадцать! Он все еще не спит! Более того, он даже не присаживается, а быстро шагает, держа винтовку в руке, туда и обратно. Но ведь он все выпил, а смена караула в час!

Я сижу, будто на раскаленных углях. Нет никаких признаков действия снотворного. О! Вот оно! Он усаживается напротив будки, кладет ружье на колени, голова склоняется к плечу. Мои друзья и трое колумбийцев, которые посвящены в мои планы, следят за его движениями.

— Идем, — говорю я колумбийцу. — Веревку!

Он собирается закинуть канат, но часовой поднимается, роняя при этом ружье, потягивается и делает несколько подскоков на месте. Колумбиец остановился вовремя. До смены караула осталось восемнадцать минут. Я взываю к Богу: «Прошу тебя, помоги мне еще один раз! Умоляю тебя, не оставляй меня!» Но какой смысл обращаться к этому непонятливому христианскому Богу, тем более — мне, атеисту?