Багряная летопись
Шрифт:
— Я, старый, знающий военное искусство человек, — сказал Новицкий, — уверенно заявляю вам: это принципиально новая военная доктрина, значение которой неизмеримо!
— Автором этого учения является Владимир Ильич Ленин, — сказал Фрунзе. — Мне неоднократно приходилось беседовать с ним, слушать его выступления, читать его работы. Послушайте-ка: «Война есть испытание всех экономических и организационных сил нации и, следовательно, на войне побеждает тот, у кого больше резервов, больше источников силы, больше поддержки в народной массе». Это — Ленин. «Характер политической цели имеет решающее значение для
— А что, Михаил Васильевич, получается и вправду, что мы пришли к тебе для заседания? — мягко вторгся в его речь Берзин. — А когда ж ты будешь отдыхать? За здоровье дочерей товарища Куйбышева!
Куйбышев комически махнул рукой в сторону безнадежного своего товарища, осушил стакан:
— Эх, друзья, в славное все же время мы живем! — Он подошел к пианино, открыл крышку, взял несколько аккордов («Вспомним юность, черт побери!») и запел:
Гей, друзья! Вновь жизнь вскипает. Слышны всплески здесь и там. Буря, буря наступает, С нею радость мчится к нам!— Виден сибирский поселенец, — кивнул в его сторону Фрунзе, — эту песню и мы там певали.
Куйбышев громко ударил по клавишам.
— Певали? — лукаво спросил он.
— А как же! Играй дальше. — Фрунзе подошел к нему, положил руку на плечо и подхватил:
Наслажденье мыслью смелой Понесем с собою в бой. И удар рукой умелой Мы направим в строй гнилой.И вот уже два сильных молодых голоса дружно ведут мажорную мелодию под гром пианино:
Будем жить, страдать, смеяться. Будем мыслить, петь, любить. Буря вторит, ветер злится. Славно, братья, в бурю жить!Куйбышев захлопнул крышку на полуслове и звонко рассмеялся, перебив Фрунзе, который уже начал следующий куплет.
— Певали? — переспросил он со смехом.
— Ты чего? — рассердился Михаил Васильевич. — Хорошая песня!
— Хорошая? — совсем закатился Куйбышев.
— Черт знает что! — удивился Фрунзе. — Смешинка тебе в нос попала, что ли?
— Да ведь я эти стихи написал! Я! — Куйбышев изнемогал от хохота, глядя на вытянувшиеся лица боевых друзей. — Наконец-то получил оценку своего таланта!
— Ты? Здравствуйте!..
— Ага. Здравствуйте! Я. В Нарыме. Девятьсот десятый год.
— Это к вопросу о простоватости, — добродушно пояснил Берзин Новицкому. Опять грохнул хохот. Новицкий беспомощно поднял руки вверх.
— В Нарыме ты Свердлова выручал? — спросил Фрунзе негромко.
— Все выручали. Но это уже в одиннадцатом.
И Куйбышев встал у пианино во весь рост и, протянув руку к товарищам, громко и выразительно начал декламировать:
Тянулась— Нет, — перебил он себя, — что это я разошелся? Тоже мне артист объявился! Хватит.
— Валерьян Владимирович, и это ваши стихи? — застенчиво спросил Сиротинский.
— Прочтите что-нибудь еще. — Новицкий сидел, протирая пенсне, какой-то смягчившийся, удивленный, совсем непохожий на себя.
— Эти стихи я написал в тюрьме перед отправлением в Туруханский край, а вот эти — уже по дороге туда. Слушайте:
Скоро свобода! И сердце невольно Трепетно бьется и жадно и больно…Он читал, не сдерживая голоса, и по временам тихонько отзывались струны пианино на его громовые раскаты. Неподвижно сидели слушатели. Только Новицкий, забывшись, все протирал платком стеклышки снятого пенсне.
Куйбышев подошел к столу и залпом опорожнил свой стакан.
— Простите, друзья, — виновато улыбаясь, сказал он. — Стихи я начал писать еще в кадетском корпусе, но, как видите, с тех пор продвинулся в этом искусство не так уж далеко: все не тем занимался.
Фрунзе вдруг начал негромко декламировать, глядя на Куйбышева:
Свободная юность бурлит все потоком И мчится куда-то вперед, все вперед. Чего-то все ищет прозорливым оком, Чего-то от жизни так жадно все ждет…Сиротинский растерянно переводил взор с Фрунзе на Куйбышева.
— Тоже на каторге написал? — спросил Берзин, как о чем-то само собою разумеющемся.
Фрунзе молча кивнул.
— Эх, почему ж меня не ссылали! — Берзин пошутил по привычке, но голос его был серьезен.
— А ведь, пожалуй, сегодня настоящий день рождения не только у вашего младенца, но и у некоего старого вояки, — задумчиво, без улыбки продолжал Новицкий.
— Я пью за то, чтобы у дочерей Валерьяна были по крайней мере такие же музыкальные и поэтические способности, как у их отца! — провозгласил Берзин.
«ОДНОГО ЛИШЬ Я ПРОШУ У СУДЬБЫ: УМЕРЕТЬ РАНЬШЕ ТЕБЯ, МИША»
Потные, усталые и шумливые ввалились охотники в дом.
— Гляжу — бежит! Я — бах! Мимо. Еще — бах! Он кувырк! Я к нему. А он вдруг как…
— А у тебя поджилки как…
— Так ведь зверь пудов на десять!
— Это точно: пудика два в поросенке есть.
— Ха-ха-ха!