Багряная летопись
Шрифт:
— Хо-хо-хо!
Грохот сбрасываемых сапог, стук прикладов, громовой хохот подняли на ноги всех чад и гостей. Восторженно завизжали малыши Танюшка и Тимка-Тимур, вцепившись в уши матерого кабана.
— Мать! Мамка! Соня! Где ты? — закричал Михаил Васильевич. — Ты только погляди, кого мы с Климом подсекли!
— Иду, иду, — донесся молодой звонкий голос из дальней комнаты.
Все так же весело и возбужденно отшучиваясь, он переломил
Отворилась внутренняя дверь, на пороге показалась невысокая, хрупкая шатенка с большими карими глазами. Придерживая халат, Софья Алексеевна несколько секунд с насмешливым сожалением смотрела на хаос и разгром, учиненные в комнате.
Все так же громко и оживленно разговаривали мужчины, все так же визжали дети, скача верхом на поверженном клыкастом чудище.
— Мишенька, — наконец произнесла она, — дружечка мой, а ты все же глянь, чем ты свою пушку протираешь.
— Сонечка, Софьюшка! — радостно приветствовал ее муж. — Правда, добыча, а? Постой, что ты говоришь? — До него дошли ее слова, и он отставил оружие, принялся разворачивать черную, замасленную тряпку. — Боже ж ты мой!.. — И чем растерянней становилось его лицо, тем веселей искрились глаза Софьи Алексеевны.
— Танюшкино платьице, так и есть, — крякнул он подавленно.
— А прошлый раз что было? — Губы ее дрожали от сдерживаемого смеха.
— Прошлый? — Он виновато задумался.
— А прошлый раз была Тимкина матроска, — торжествующе подсказала пятилетняя Татьяна.
— Ах вот как? Все женщины заодно? — Ворошилов поднял девочку на руки. — Так не сдадимся им! А кто, ответьте нам, дорогая хозяюшка, должен следить, чтобы детишки не бросали свою одежду где попало, а? То-то и оно!
— Да, кто? — храбро поддержал его Фрунзе, не зная, куда спрятать испятнанное платьице.
— Милый ты мой! — Звонко смеясь, она отбросила в угол пропащую вещь и обняла его, глядя ему в глаза так счастливо, что Ворошилов подхватил двухлетнего Тимура под мышку, взял Татьянку за руку и потихоньку вышел с ними за дверь, вытолкав туда и всех домочадцев, сбежавшихся глянуть на подстреленного зверя.
— Милый ты мой, а все же бог, наверное, есть? — Она смотрела на него задумчиво. — Ведь я могла тебя тогда, в Чите, и не встретить, не узнать…
— Не знаю, как насчет бога, товарищ революционный агитатор, но господь всемогущий случай действительно девять лет тому назад был за нас — встретились.
— А ты был тогда в люстриновом пиджачке, назвался «статистик Василенко», а сам — беглый каторжник. Послушай, неужели уже девять лет? Да, девятьсот двадцать пятый год на дворе! Подумать только: девятьсот двадцать пятый!
Он кивнул, перебирая
— А знаешь, Соня, ведь я смолоду очень влюбчив был, — глухо промолвил он. — Гимназистом карточку девичью носил в кармане, да не одну. А как тебя узнал, никого-то и никогда мне больше и не нужно было. Ведь все это другое так мелко…
Он засмеялся, привлек ее к себе, стал целовать задумчивые, прекрасные глаза. Со стуком распахнулась дверь.
— И я хочу на ручки! И я! И мы! — Избавившись от надзора, Таня и Тимур стояли на пороге. Фрунзе раскрыл объятия, детишки с криками и шумом полезли на колени родителям…
Она отстранилась от него, спокойно посмотрела ему в глаза:
— Все у меня есть, чего может хотеть женщина. Одного лишь прошу у судьбы: умереть раньше тебя, Миша…
Судьба не приняла просьбы Софьи Алексеевны…
14 марта 1919 года
Уфа
Молодость беззаботна: уже сгустились над Уфой темные тучи, уже поползли отовсюду слухи и слушки о неизбежной и скорой сдаче города уже и в газете «Наш путь» промелькнуло на днях короткое, тревожное сообщение. «Возможно временное оставление города. Но только лишь временное. Знайте, уфимские рабочие и работницы! Мы можем уйти и отдать Уфу торжествующим победителям, но знайте, их торжество будет временным и недолговечным. Мы придем вторично и окончательно! Будьте активными и помогайте нам в общей борьбе с реакционными золотопогонниками» — и, конечно же, девушки чувствовали, что фронт близится, но…
— Нет Наташа, эта «Хозяйка гостиницы» все же не такая простая вещь!
— Ну что там «не простая»! Ты только вспомни, как москвичи весело и легко ее сыграли!
— Весело? Да? Легко? Да? — Тося в возбуждении даже забежала вперед и стала перед Наташей.
— Тосечка, — Наташа улыбнулась, — но ведь мы из-за этой Мирандолины на работу опоздаем.
— Нет, ты послушай: эта веселая штучка — сплошной обман!
— Ну уж…
— А ты подумай: зачем этот Гольдони — ведь он мужчина — так уж хотел доказать, прямо расстилался, что сильнее женщины ничего нет? Зачем им это надо?
— Им? — улыбнулась Наташа.
— Да! Мужчинам! А уж до чего эти артисты старались, как же — Московский, Художественный!..
— Передвижной…
— Все равно! «Мирандолина! Мирандолина — жизнь моя!» А для того это им надо, чтобы мы, женщины, успокоились, какие мы могущественные, а тут под громкие слова они нам на шею и сядут, и запрягут нас! Поняла теперь?..
— Ой, Тосечка, смотря, что это? — Наташа увидела, как на мост через реку Белую карьером влетела артиллерийская упряжка и, нахлестываемая бойцом, во весь опор помчалась на западный берег.