Балапан, или Как исчез из России один народ

Ekgardt Victor

Первую дочь свою Эмиль хотел назвать именем жены, но та настояла, чтобы в честь свекрови, Мари-Катрин; следующая – Амалия, в честь матери Анны-Марии; затем Сильвия, за ней на свет явился мальчик, Роберт, который был тоже хилым и болезненным, и все говорило о том, что он не дотянет до первого дня рождения, до третьего, пятого, седьмого… Но он дотянул, и отец занимался с ним отдельно закаливанием – купанием в холодной воде. Процедуры принесли свои плоды – в свои двенадцать это был отменный пловец, хотя и отставший от сверстников в росте – как будто все еще мальчик, даже не подросток.

Затем у Роберта появились две сестрички – подвижные, живые погодки-девочки, которых можно было принять за двойняшек, – Эмма и Нелли. После них

случился выкидыш, и с тем «родилка» сломалась. Но если факт выкидыша и огорчил семейную пару, то факт поломки не огорчил никого, скорее наоборот.

К моменту начала войны сын Карл в свои 22 года служил в армии, однако прежде успел жениться. Сноха Ирма, жена и ровесница Карла, жила вместе с ними. На руках у нее был сын, первый внук Эмиля, Эдуард.

Дочь Мари-Катрин, которой было 19, тоже была замужем и с мужем Андреем Фукс, немного постарше ее, 27 лет, жила отдельно, в Гмелинке, в 25 верстах от родительского Штрассбурга. Она была hochschwanger [4] и рожать приехала к маме. Муж ее Андрей был занят в колхозе, работал днем и ночью, а одна она дома оставаться боялась.

У Амалии в ее 17 в голове была только учеба. Она была отличницей в школе и поступила в Саратовский университет на педагогический факультет. Готовилась отбыть на учебу. Но война по этим планам и надеждам сделала жирный прочерк.

4

На сносях.

Сильвии было 15, и это была уже сформировавшаяся, не по годам серьезная девица, красивая, с большими небесно-синего цвета глазами. У нее был жених, Александр Нахтигаль, совсем юный парень, ее одноклассник, такой робкий и застенчивый. Оба любили друг друга без памяти, со школьной скамьи, с присущим юношеским максимализмом, раз и навсегда, до гроба.

Роберт на момент депортации прожил почти тринадцать лет, вопреки всем прогнозам. Он отсутствовал вместе с отцом.

Две почти близняшки Эмма и Нелли, 11 и 10 лет, соответственно, мамины помощницы во всем, смешливые, жизнерадостные и конопатые, оказались в поезде вместе со всеми.

28 августа вышел знаменитый указ, и исполнители его не заставили себя долго ждать. Органы НКВД еще до опубликования указа наводнили республику своими людьми, на всякий случай. Согласно документу, каждой семье было разрешено взять с собой до тонны груза. Всю животину пришлось оставить. Да и из-за головотяпства и разгильдяйства, неорганизованности выселения, «острой необходимости» провести всю операцию по депортации в кратчайшие сроки, с собой взяли лишь то, что могли унести. Что могли унести в основном мужчины, так как у женщин были дети на руках. А на немногочисленных подводах, подаваемых для доставки на станцию, место едва ли можно было найти больным и беременным. С трудом удалось усадить беременную сноху Ирму, которая передвигалась уже с большим трудом – марш бросок в 25 верст ей, конечно, был не по силам. Исполнители железной воли говорили жертвам этой воли, что, мол, ненадолго, через два-три месяца вернетесь, нет нужды брать с собой много вещей, еды и т. п. В это хотелось верить, да и много ли можно было унести на себе?..

На станции Гмелинка всех сажали по товарным вагонам, в «телячьи теплушки», совершенно не подготовленные для длительного путешествия, которым оказалось это предприятие. Не подготовленные совершенно даже для короткого. Начальник всего этого безобразия набивал вагоны до отказа, давал распоряжение выдать «фрицам», или «фашистам», в зависимости от его настроения, пару горбылей и несколько гвоздей, из которых делали трехъярусные нары – на них пришлось ютиться этим несчастным в ближайший месяц и более. Кормить-поить не предусматривалось, равно как и мыться. Гигиена депортированных не заботила депортировавших. Справлять свои человеческие нужды – просто в углу вагона сделали

дыру в полу. Во время езды – еще функционировало более-менее, но состав простаивал сутками на всевозможных станциях и полустанках. Было тепло, и вонь стояла нестерпимая. Медицинская помощь – Fremdwort [5] . И в этих условиях случилось рожать Мари-Катрин. Роды приняли как могли. Ребенок прожил недолго, не дотянул и до недели. Его похоронили во время одной из таких стоянок прямо в железнодорожной насыпи. Сама роженица повредилась рассудком. Заворачивала в тряпочку какую-нибудь деревяшку или что другое, что попадется под руку, укачивала, убаюкивала и кормила грудью, напевая колыбельные песенки. А то порывалась вон из вагона, благо на время передвижения его снаружи запирали энкавэдэшники, рвалась из удерживающих ее рук, плача и причитая, что ее малютка брошена совсем одна, ей темно и холодно, что даже окрестить не успели.

5

Дословно: чужое (иностранное слово), зд.: об этом не может быть и речи.

Еду готовили на импровизированных печах, пока было из чего готовить. Распределяли обязанности следующим образом: одни ходили воровать уголь, другие продавать вещи, выменивать их на продукты, третьи приготовлением пищи, четвертые уборкой и т. д.

В таких антисанитарных условиях молниеносно развелись вши и буквально загрызали. Анна-Мария пообрезала косы всем своим девчатам. Как она не хотела отпускать своего мужа в ту роковую командировку, как его сейчас не хватало, такого практичного и всемогущего, все умеющего. Где они с Робертом, да что с ними теперь?

На борту

А их мы оставили в трюме баржи, на дне которой было немного земли, – следы последнего груза, очевидно. Собирая по кусочкам, по обрывкам информацию обо всем происходящем, Эмиль составил для себя довольно отчетливую картину: всех немцев, всех жителей Республики немцев Поволжья во время его отсутствия загрузили в товарные вагоны и отправили куда-то на восток. А их, всех отставших, очевидно, собирают на эту баржу, но не с целью догнать остальных. Вероятно, доставят неизвестно куда, потом попробуй найди в этой военной кутерьме своих, тем более под конвоем. Вряд ли этот конвой так быстро снимут, даже после достижения пункта назначения.

Волга несет свои воды на юг и впадает в Каспий. «А потом нас куда?» – задавал себе вопрос Эмиль и не находил ответа. Его не находил никто из пассажиров. На тот момент его не нашли бы и конвоиры, если бы им захотелось. Но им не хотелось.

Наступила ночь. Они с Робертом устроились на дне баржи, как могли, и забылись тяжелым сном.

Утро наступило быстро. Баржа все стояла, люди все прибывали, и понемногу она наполнилась до отказа. Несчастных не выводили на улицу, и свои естественные нужды им приходилось справлять прямо на месте, благо на дне была земля. Кормить-поить людей было не предусмотрено. На второй день все-таки дали воды, видимо, зачерпнули прямо из Волги. И хотя трюм был прикрыт лишь наполовину, свежего воздуха поступало все же мало, и постепенно баржа наполнилась зловонным запахом. Под прикрытием ночи была предпринята попытка сбежать, но баржу охраняли энкавэдэшники и стреляли без предупреждения, о чем и было объявлено заранее. Бедняги поплатились жизнью.

Наконец, на третий день подогнали буксир, и баржа тронулась вниз по течению Волги, плавно покачиваясь на ходу. Теперь на ночь трюм наглухо закрывали, и дышать становилось совсем невозможно. Пленники умоляли своих мучителей не делать этого, но у тех был один ответ: «Приказ!»

Публика была самая обычная, женщины, мужчины, старики, дети. Самые слабые, самые уязвимые, старики и дети, заболели. Вскоре появились и покойники, до которых наверху никому не было дела. Их просто складывали тут же.