Балаустион
Шрифт:
Леонтиск снова подумал, что желанию царевича вряд ли суждено осуществиться. Пакид был заметным гражданином города, близким к эфору Архелаю. Вряд ли Медведь отдаст на растерзание одного из своих самых полезных сторонников. С другой стороны… сын стратега твердо верил, что нет ничего на земле, что было бы не по плечу Пирру, сыну Павсания.
Потому что он был больше, чем человеком.
Не теряя времени даром, Леонтиск, Аркесил и Эвполид отправились в Персику. Солнце, поднявшись над горой Торакс, слало земле веселые, почти весенние лучи. Небо было чистым, холодный борей сдул все облака в море.
«Если бы не этот сырой холод, можно было бы ошибиться со временем года», – рассеянно подумал Леонтиск. Тревога, сжимавшая сердце каменным обручем, не давала ему по-настоящему насладиться погожим
«Стоп!» – привычно сказал себе Леонтиск, заметив, что начал поддаваться унынию. Еще его афинский учитель Филострат учил, что дурная мысль подобна подожженной веточке. Не потушишь ее вовремя – и огонь охватит все дерево, не подавишь вредную мысль, – и она сожрет тебя. А лучшее оружие против темных мыслей, естественно, мысли светлые.
О чем бы таком светлом подумать?
Леонтиск оглянулся. Слева со скучающим видом шел Эвполид, справа, задумавшись, вышагивал добрый друг Аркесил. Сын стратега усмехнулся, вспомнив, как смутился его товарищ во время утренней беседы, когда речь зашла о женщинах. Отношение к противоположному полу было самым удивительным отличием Аркесила от большинства молодых людей, встречавшихся Леонтиску на его жизненном пути.
Внешне Аркесил был самым совершенным мужчиной, которого когда-либо создавала природа. Обликом молодой спартанец был сходен с Аполлоном, каким его изображают художники и ваятели. Леонтиск не видел в своей жизни кого-нибудь более достойного, чтобы позировать скульпторам для статуй этого бога. Кроме внешности, Аркесил обладал незлобивым нравом, преданным сердцем и отвагой прирожденного воина. Он был героем последней Олимпиады, победителем скачки, в отличие от друга-копьеметателя получившего таки статус олимпионика. Кроме него, во всем поколении этой высочайшей славы добились лишь два человека – Демарат-борец из эномотии Леотихида да Исад-фехтовальщик из эномотии Леонида. Громкая олимпийская слава, разумеется, привлекала к отличившимся воинам интерес со стороны множества девушек и молодых женщин и создавала замечательные возможности для служения Эроту. Но если Леонтиск до последнего времени без раздумий пользовался этим потенциалом, сделавшись настоящим сердцеедом после неудачного романа с Эльпиникой, то Аркесил, напротив, сторонился женского общества, и, как знали все его товарищи, до сей поры не познал сладости плотской любви. Если бы причиной являлась тяга красавца-юноши к представителям своего пола, это было бы понятно. Любовь мужчин друг к другу в большинстве полисов Эллады не считалась чем-то особо зазорным и встречалась повсеместно. Но подобное влечение не имело места в мужественной душе Аркесила: ему нравились женщины, он восхищался ими, мечтал о них и… испытывал в общении с ними необъяснимую, парализующую робость. Эта боязнь была настолько очевидна, что вызывала у окружающих неловкость, и по прошествии некоторого времени даже перестала быть объектом шуток со стороны друзей молодого олимпионика. Товарищи искренне переживали за парня, который, краснея, пряча глаза и страшно заикаясь в обществе очередной приведенной «для него» девицы, сводил на нет все их попытки помочь ему обрести подружку. Это было тем более странно, что в мужской компании Аркесил вел себя совершенно нормально, исключая моменты мужского трепа о женщинах. Леонтиску было жаль друга, лишенного прекраснейшей из радостей, подаренных человеку богами, и он не оставлял надежды излечить Аркесила от противоестественной непорочности, сведя его с какой-нибудь горячей девицей. До сей поры, однако, молодому скромнику удавалось уклоняться от этой искренней дружеской помощи…
Именно трепетное отношение Аркесила к женщинам послужило причиной последовавших через несколько мгновений неприятных событий…
До здания герусии, фасадом выходящим на агору, оставалось пройти каких-то сто шагов. Справа уже можно было видеть цель пути – громаду дворца для иноземцев, обнесенную высокой решетчатой оградой. У обитых медным листом ворот виднелись высокие фигуры воинов Священной Моры, и Леонтиск уже начал придумывать убедительную речь, чтобы заставить караульных вызвать из недр дворца
– О, какова козочка! Гратидий, Ликон, глядите, какое terrae filius! [5] – раздалось слева. Греческая речь звучала с акцентом, голос принадлежал явно иноземцу.
Бросив взгляд, Леонтиск увидел у раскрытых дверей популярной в городе таверны «Золотой щит» двух солдат в римских – ненавистных! – панцирях, и одного грека, также в военном платье, по всей видимости – охранника одного из ахейских делегатов. По случаю приезда гостей таверны Спарты специальным указом Эвдамида работали круглосуточно. Было очень похоже, что троица иноземцев всласть попользовалась лакедемонским гостеприимством, и, прокутив всю ночь напролет, вышла на свежий воздух провентилировать мозги. На беду, в этот момент по улице проходила молодая девица в сопровождении пожилого невольника, – скорее всего, спешила на рынок, как и многие другие женщины Спарты, традиционной обязанностью которых было закупать продукты. К этой-то девушке, если судить по одежде – дочери гражданина, а не какого-нибудь там ремесленника-периэка, и обращался высокий и широкоплечий римлянин лет тридцати с небольшим. Поверх его панциря был наброшен явно дорогой, но сильно измятый короткий белый плащ. Взгляд потомка Ромула выражал похотливое пьяное восхищение. Его друзья, не менее разгоряченные длительными возлияниями, горячо поддержали заводилу.
5
дитя природы (лат.)
– Этакая красотка! Просто нимфа! – завопил грек.
– Virgo Vestalis! [6] – подхватил второй римлянин.
Девушка, гордо отвернувшись, хотела пройти мимо, но высокий двумя шагами заступил ей дорогу.
– Приветствую, красавица! Далеко ли путь держишь?
– Как насчет того, чтобы отложить дела и обратить внимание на нескольких мужественных воинов, э? – высунулся у него из-за плеча грек, перегораживая оставшийся проход. Его губы растянула широкая блудливая улыбка.
6
дева-весталка (лат.)
Девушка остановилась, растерянно глядя на пьяных. Ее пожилой невольник послушно замер позади, явно не собираясь вмешиваться.
К несчастью негодяев, неподалеку находился герой, любой намек на неуважение к женщине воспринимавший как личное оскорбление. Аркесил, вспыхнув, как стог, в который попала молния, решительно бросился на помощь молодой соотечественнице. В несколько прыжков одолев расстояние, отделявшее его от происходящего, олимпийский победитель мощно толкнул грека в грудь. Тот, еле удержавшись на ногах, отлетел назад, ударившись плечом о столб у входа в таверну.
Из раскрытых дверей стоявшей неподалеку кузницы доносился резвый перестук молотков.
– Прочь, подлец! И вы, чужаки… Держите руки подальше от наших женщин! Проходи, дева, они тебя не тронут.
– In medias. [7] Мы тронем тебя, лаконский хряк! – в пьяных глазах высокого римлянина мгновенно вспыхнуло бешенство. Он сплюнул под ноги Аркесилу и нагло ухмыльнулся, тут же позабыв о девушке. Грек-охранник также отлип от столба в самом воинственном расположении духа.
7
здесь – в точности (лат.)
– Каков невежа! Я же говорил вам, господа, что эти спартанцы грубые и тупые, как фракийцы…
– Нет-нет, он просто приревновал, и хочет сказать нам, что мальчики в Спарте более горячие и ласковые, чем девки! – опасно оскалился высокий римлянин. – Верно, красавчик?
– Ничего не имею против! – заржал грек.
На щеках молодого олимпийца вспыхнули алые пятна, ладони импульсивно сжались в крепкие кулаки.
– Козел, что ты лезешь? Шел бы своей дорогой! – вдруг с досадой выкрикнула девушка в лицо Аркесилу, залившись румянцем от досады. Осознав, что в ближайшее время мужчины будут заняты друг другом, она раздраженно махнула рабу и пошла прочь, негодующе вихляя бедрами.