Балаустион
Шрифт:
– Я верю в твой разум, государь, – склонил голову эфор.
– Вот, значит, как, – зловеще проронил Эвдамид. Толстый интриган, даже прижатый к стенке, представляет смертельную угрозу. Молодой царь сдержал огромное желание приказать Ясону заколоть эфора на месте.
– Повторяю, что не вижу лучшего и более достойного трона человека, чем ты, молодой государь, – напуганный переменившимся лицом царя, проговорил эфор. – И это истинная правда, клянусь посмертием! И если мы сможем объединить наши усилия и добиться благосклонности Рима… О, римляне ведь требуют лишь формального
– О каком главенствующем положении может идти речь, если нам предлагают подчиниться ахеянам? – раздраженно возразил царь.
– Сейчас нам нужно смириться, признать главенство ахейского совета стратегов. Тем более, что полномочия сикионского архистратега будут касаться лишь военной области, но никак не внутренней жизни полиса.
Эвдамид скривился, демонстрируя, насколько он этому верит.
– Пройдет какое-то время, и Рим, перестав чувствовать в Спарте центр недовольства, прекратит и выступать против нас при любом подходящем случае. Демонстрируя лояльность к римлянам, мы сможем все дела вершить самостоятельно. И, кто знает, быть может, даже разорвать путы союза, если они и по прошествии лет будут казаться путами.
Эвдамид вздохнул.
– Одним словом, ты все сводишь к тому, что союз с Ахайей неизбежен?
– Неизбежен, – мотнул щеками эфор. – Римляне заставят Спарту принять его. Так или иначе.
– Гм, не на это надеялся я, планируя наш сегодняшний разговор, – Эвдамиду приходилось напрягаться, чтобы голос не прозвучал совсем уж кисло.
– Увы, – развел руками Анталкид, – судьба и воля богов сильнее желаний земных владык. Небожители даровали власть над миром римлянам, и с этим ничего поделать невозможно. Однако лучше, смирясь с прихотью бессмертных, жить достойно, нежели погибнуть, пытаясь противостоять неизбежному.
– Недурственное изречение, – попытался улыбнуться Эвдамид. – Пожалуй, я велю секретарю записать его.
– Какое решение ты изберешь, государь? – серьезно спросил эфор, и не пытаясь скрыть, что интересует его более всего.
– Над этим необходимо поразмыслить, – потер лоб царь. – На досуге. А сегодня досуга у меня не будет, так как необходимо провести последние приготовления к сражению в герусии.
– Разрешишь ли дать тебе еще один совет, государь Эвдамид? – эфор как будто не понял намека, что аудиенция закончена.
– Разрешаю, – устало кивнул Агиад. От всех этих разговоров у него ужасно разболелась голова.
Анталкид встал со скамьи, подошел почти к самому трону и негромко произнес, косясь в сторону застывшего в стороне Ясона:
– Не лучше ли отказаться от битвы и позволить Павсанию вернуться в город? Борясь против римлян, этот человек сам себя погубит, и не нужно будет прибегать к…
– Я поклялся, что Павсаний не вернется в Спарту, и надеюсь победить его в суде.
– Сомнительно, государь, – причмокнул губами Анталкид.
– Быть может, ты, господин эфор, мог бы посодействовать в этом? – откинулся на спинку трона царь. – Подтверждая тезис, что мы с тобой можем быть союзниками.
– Обещаю, что переговорю с некоторыми из геронтов, и попытаюсь убедить их, по крайней мере, воздержаться от решения. Однако голосование будет тайным, и определенно рассчитывать на что-то трудно…
– А я все-таки рассчитываю, – упрямо проговорил Эвдамид. – Но если все наши усилия окажутся тщетны…
Он вовремя замолчал.
– Что тогда? – поднял брови Анталкид.
– Ничего, – царь сделал номаргу знак подойти. – Проводи господина Анталкида, Ясон. Всего хорошего, эфор. Береги себя.
Как только двери за Анталкидом закрылись, из ниши, прикрытой живописным гобеленом с изображением Фермопильской битвы, появилась царица Тимоклея. У носа царица держала пропитанный благовониями вышитый платок.
– В чем дело, матушка?
– Прошу тебя, сын, в следующий раз, когда ты попросишь меня незримо поприсутствовать на какой-нибудь беседе, прикажи сначала вымести из этого застенка пыль. Похоже, она скапливалась там со времен правления Клеонима, твоего деда. Не знаю, как мне удалось удержаться, чтобы не чихнуть. Только платок с волшебной аравийской мазью и спас.
– Учту твои пожелания, царица, – Эвдамид слегка поклонился, поморщился и, протянув руку, взял у матери платок. Приложил его к носу и глубоко вдохнул. – Быть может, и мне поможет волшебная мазь. Голова раскалывается. Проклятый толстяк чуть не заболтал меня до смерти.
– Ты водил его вниз?
– И даже поизгалялся немного, как ты и велела. Однако на его отношении к римской задумке это не отразилось.
– Да, я все слышала, – качнула высокой прической Тимоклея.
– И что ты об этом думаешь? Неужели придется подписать унизительный для Спарты союз с ахеянами?
– Боюсь, сын, что эфор был прав. Крайности приведут к гибели. Эфор Анталкид прямо сказал, что расскажет римлянам все, что знает о наших действиях против них, – напомнила царица.
– У него нет доказательств! Единственный, кто мог подтвердить его слова – шпион Леарх – мертв.
– Римляне поверят эфору скорее, чем тебе. Нет уверенности, что консул и сейчас не подозревает чего-то. Не нужно его недооценивать. И лучший способ развеять подозрения – это поддержать его предложение.
Царь упрямо молчал.
– И не забудь, что сказал Анталкид: в случае необходимости ахейцы и македоняне применят силу. Нужно уступить, сын. Проявить гибкость, чтобы не быть сломленным.
– О, боги! – Эвдамид соскочил с трона, сделал несколько нервных шагов и остановился спиной к матери у стоявших в углу полных доспехов. – Итак, союз с ахейцами?
– Выбора нет, сынок. Я не посоветовала бы тебе такого, если бы видела хоть какой-то разумный выход. Но я его не вижу… и, кто знает, может быть, все окажется не так уж плохо.