Баллада об индюке и фазане
Шрифт:
Пока тетя Милда показывала мне усадьбу – стукнуло уже десять. Пока мы с Кузиной восхищались точеной мордочкой и томными глазами коровы… Пока Валия уложила детишек… Пока чего-то доделывали на кухне… Время летело с непостижимой скоростью.
За стол мы сели без хозяина. Дядя Вернер пошел к соседям за каким-то техническим причиндалом. Мог бы и на велосипеде съездить, быстрее обернулся бы, как заметила тетя Милда, но решил, наверно, отдохнуть от шума. Когда весь день по двору носятся трое мелких, да еще к ним в гости приходят пятеро соседских, и в игры вовлекаются собаки,
Стало быть, кормили нас на свежем воздухе сытным деревенским ужином, и разговор потек весьма бытовой и практический – о работе, хозяйстве, месячных окладах. Женщины, видя, что у меня на руке нет обручального кольца, обошли проблему моего семейного положения стороной, и слава Богу – я могла завраться самым диким образом.
Встал вопрос о ночлеге.
Я хотела было лечь с Кузиной – все-таки пузатый купальник неплохо было бы на ночь снять, а сделать это при ком-то другом я не могу.
Кузина тоже просилась ко мне. Но тетя Милда решила иначе.
– Тебе вообще надо спать одной. Что за глупости – с сестричкой! Девчонки спят беспокойно, еще брыкнет тебя в живот – не обрадуешься! Ляжешь в бабкиной комнате одна. Бабку мы в больницу отвезли, комната пустая.
Остальных она распределила по постелям стремительно и беспрекословно.
Валия, Кузина и я вошли в дом.
Валия не была островитянкой, жила и работала в Риге, но на выходные приезжала только сюда, а мальчишки вообще летом отсюда не выезжали. Правда, несколько дичали от босоногого образа жизни, но зато зимой не сопливились. Так что Валия была совершенно довольна жизнью. И ее супруг здесь прижился, в отпуск только сюда ездит, с тещей и тестем ладит прекрасно.
А на старости лет мечтает вообще сюда переселится.
Мы с Кузиной умилялись этой идиллии, по временам поглядывая друг на дружку. Чего-чего, а идиллий в нашей жизни не было и не предвиделось.
Разговор шел бестолково-оживленный, самый что ни на есть женский разговор, когда все вперемешку: мужские портки и ребячьи синяки, тушь для ресниц и соседкин ухажер. Идиллия для нас с Кузиной была слишком приземленной, и потому разговор журчал без всяких подводных камней, и приятная усталость наполняла душу и тело, и уже мечталось о накрахмаленных простынях.
– Валия! – позвала в окно тетя Милда. – Беги на кухню, пожарь большую яичницу! С отцом гости пришли.
Надо было видеть эту яичницу! Мы с Кузиной предложили свои кулинарные услуги, но Валия сказала, что большая яичница – ее фирменное блюдо. Она взяла сковородку размером с велосипедное колесо, нарезала сало кусками со спичечный коробок и обжарила его на этой потрясающей сковородке, приговаривая при этом, что мужчины всяких тонкостей и изысканностей все равно не понимают. Она высыпала на сковородку полкастрюли оставшейся от обеда молодой вареной картошки, а когда картошка зарумянилась, вылила на нее штук пятнадцать яиц. Я захотела поднять сковородку с готовой яичницей, но Валия не позволила – слишком тяжело для меня. И она сама понесла сковородку во двор, где за наскоро убранным деревянным столом уже сидела вторая команда голодных
За столом сидели шестеро. Двое были – дядя Вернер и Эдвин. Четверых я не знала. Айвар, муж Валии, и тетя Милда пошли в дом.
Я поздоровалась за руку с одним лишь дядей Вернером, да и то смотрела в этот миг не на него.
Один из тех четверых был вылитый Михаил Боярский. Та же прядь до бровей, тот же длинный нос и те же великолепные усы. А Боярского мы с Кузиной не можем спокойно видать. Понимаем, что это просто смешно, и сами на все лады над своей страстью издеваемся, а никуда от нее деться не можем. Видимо, это просто наш тип мужчины – раз мы блондинки, то подавай нам вороного, а раз мы по крайней мере наполовину северянки, то подавай нам нечто гасконско-испанско-темпераментное.
Кузина тоже заметила это сходство. Я видела, как она поглядела на вылитого Боярского.
Я была вне игры. И все же страшно захотела, чтобы Кузен немедленно позвал Кузину куда-нибудь погулять.
– Подсаживайтесь, – сказал нам дядя. – Мы тут, правда, не чай пьем, но если не откажетесь от пива…
– Она откажется, – сказала про меня Кузина, – а я попробую. Домашнее? Пиво в здоровенной канистре стояло у ножки стола.
– Поди теперь свари домашнее, – проворчал дядя. – Из деревни. Там у них колхозная образцово-показательная корчма для иностранных туристов. Аборигенам тоже перепадает.
– И копченые куры по десятке, – добавил Эдвин.
Тетя Милда встряла в разговор из окошка и произнесла речь о пользе домашней коптильни. Смысл речи сводился к тому, что если придется этой осенью какое событие отмечать, то и за пивом, и за курятиной надо будет ехать к черту на рога.
Это был недвусмысленный намек на Кузена и Кузину. Моя родственница, видно, ковала железо, пока горячо. Но поскольку за ней числился случай побега чуть ли не из-под венца, я не стала преждевременно за нее радоваться.
Мужчины заспорили об устройстве коптильни и даже принялись пальцами рисовать на столе канаву, бочки и прочие ее элементы.
Яичницы на сковородке уже не было. Ни кусочка.
– Дамы позволят курить? – спросил один из гостей.
– Дамам вредно… – начала было Кузина, но эта игра мне уже поднадоела.
– Дамы позволят, – решительно сказала я.
Вылитый Боярский достал пачку сигарет. Сидевший рядом с ним дядя потянулся за лежавшей на столе зажигалкой. Он щелкнул, мужчины прикурили, а зажигалку дядя положил на прежнее место.
Я бы не обратила на нее внимание, если бы не эта вытянутая на всю длину рука. Она невольно привлекала внимание к той точке, куда нацелено движение.
Это была обычная по форме заграничная зажигалка. Вся изюминка заключалась в том, что резервуар для горючего был оклеен цветной фотографией под прозрачной пленкой. На фотографии были пейзаж и две полуголые велосипедистки.
Зажигалка лежала между тарелками, и никто, кроме меня, больше не интересовался ею. Я осторожно взяла ее и вдруг перестала слышать разговор за столом.