Баллада об индюке и фазане
Шрифт:
– Не уходи! – вскрикнула я, – Ты не ответил!..
– И не собираюсь отвечать. Ты выпроводила меня в марте? Выпроводила. Тогда между нами все и кончилось.
Тут во мне проснулась наконец злость.
– А скажи, пожалуйста, почему это так получается: мужчина заваривает кашу, а женщина ее расхлебывает? – глядя ему в глаза, спросила я. – Почему это, когда мужчина пользуется женщиной для разрядки, он не видит дальше собственного носа?
– Почему?
– Ну, почему?
– Ты непременно хочешь услышать правду, почему?
– Да,
Мы с двух сторон вцепились в калитку и глядели друг на друга, как дикие коты перед прыжком.
– А потому, что женщина, которая связывается с женатым мужчиной, должна знать свое место. И если тебя не устраивает, что ты для разрядки, то ищи себе кого попроще.
И тут я, впервые за все время нашего знакомства, отвесила Борису здоровенную оплеуху.
Он шарахнулся.
Я быстро-быстро сбежала вниз.
Из кустов ко мне протянул руки Званцев, но я пробежала мимо, погасила фонарик и растаяла в темноте.
Меньше всего на свете мне хотелось сейчас общаться со Званцевым. Ничего я не узнала и – более того – собиралась расплакаться…
Вот, значит, о чем так деликатно молчал Борис во время наших встреч!
Но, если вдуматься, разве я не догадывалась об этом?
Все держалось на взаимном молчании.
Кузина была права – надо было просто продемонстрировать этому трусу себя издали, не вступая в контакты. Пусть бы дрожал весь остаток лета, ожидая неприятностей! А теперь, после оплеухи, он поймет, что никуда и ни к кому я жаловаться не пойду. И доволен, трус несчастный…
Званцев бежал за мной по берегу, громко топая. Я взобралась по откосу, глубоко загоняя в песок острые каблуки, и нырнула в лес. У Званцева так ловко не получалось. Он скользил и съезжал. Но и он вскарабкался, и я слышала, как он пробежал мимо меня, не разглядев за кустами.
Я побрела к дядиной усадьбе.
Все рухнуло.
Званцев опять пронесся мимо, ведя за руль велосипед, но уже в другом направлении. Я меланхолически удивилась, почему он не пробует меня позвать. И изумилась – ведь он не знает, как меня зовут! И фамилии не знает. Вообще ничего не знает! И адрес, скорее всего, позабыл. Он ведь в то утро обошел целый квартал, куда ему всех запомнить!
Так что я могла присесть на поваленном дереве и разобраться во всех событиях.
На душе было пасмурно.
И пожаловаться было некому.
Хотелось оказаться дома до начала всех этих безумных происшествий. Хотелось сидеть в девичьей со свитером на коленях и слушать воркование бабки Межабеле.
– Страшно иль больно… – вдруг забормотал знакомый старческий голос, – …своего охотою или невольно… слово «довольно»…
И я все вспомнила.
Горячий и влажный пар ударил в ладонь. Я терпела, крепилась, и, наконец, поняла, что – довольно. А бабка подхватила это слово и забормотала, запророчила… старая ведьма! И ведь наколдовала же!
Умом я понимала, что бабкины заговоры не надо принимать всерьез. А на деле получилось,
Из этого следовало, что если я скажу сейчас «довольно!», то все и прекратится.
Я, правда, не представляла себе, как именно оно прекратится. Раздастся свист ветра в ушах, и я перенесусь к себе домой, что ли? Такой фокус был бы сложноват для вредной бабки.
Или просто внутри меня исчезнет все, и боль, н раздражение, и злость, и сумятица? И я пойду в усадьбу совершенно спокойная, лягу и засну сном праведницы?
Это было больше похоже на истину.
Я хотела каких-то очищающих душу событий – я их получила! А если я одним словом зачеркну их – то в душу вернется та полуправда, полунадежда, полублагополучие, полукомфорт, от которых я не знала, как избавиться? Так, что ли?
И я поняла, что сдаваться рановато. Ведь тогда не будет и пощечины, которую Борис заслужил на все сто. И, если я пойду теперь спать сном праведницы, кто поможет растяпе Званцеву? А вылитому Боярскому?
Я как будто выбиралась со дна оврага. И единственное, о чем я сейчас действительно пожалела, было – поролон в купальнике. Всего, лишь поролон – а могло быть мое, живое, ведущее со мной разговор на языке нежных прикосновений, моя светловолосая дочка, теперь уже все понимающая, и рядом с радостью ощутить ее никакое оскорбленное самолюбие бы долго не продержалось. Это была бы моя защита против всего на свете, моя главная в жизни гордость, и если бы я действительно ощущала ее присутствие, я бы не так ответила Борису, я бы такие слова нашла, что он от стыда не знал бы, куда деваться! Я не смогла постоять за кусок поролона, но за свое, родное, светленькое, я бы его в порошок стерла – одним словом, одним взглядом!
Не знаю, сколько я просидела там, когда меня нашел Званцев. Он прислонил велосипед и сел рядом.
– Весь лес обежал, – признался он. Я молчала.
– Как вы себя чувствуете? Разве вам можно так быстро бегать?
– Нельзя, – соврала я и отметила с удивлением, что опять вру ему. Это был какой-то заколдованный человек – я никак не могла сказать ему правду, а если пыталась, то получалась какая-то чушь.
– Ну вот, а вы бегаете… И еще по лестнице! А если бы, не дай бог, споткнулись?
– К сожалению, я ничего не узнала, – сухо доложила я. – Так что зря вас побеспокоила. Извините.
– Это вы извините. Я теперь все понял.
– Очень за вас рада.
Званцев поерзал на бугристом стволе.
– Об одном жалею, – вдруг сказал он. – Пока я внизу ушами хлопал, его сверху позвали.
– А при чем тут вы?
– Да вот хотелось сказать ему пару слов…
– Вот когда не надо, у вас активности хоть отбавляй, – печально сказала я, – а когда надо, вы под лестницей ушами хлопаете. Вот поднялись бы и спросили его о том человеке. У вас же при себе удостоверение?