Баллада об индюке и фазане
Шрифт:
– Я же вам говорю – его женщина позвала.
– А как позвала?
– Откуда я знаю! Она по-латышски говорила. Я хотела спросить, старая женщина или молодая, и вдруг запретила себе спрашивать. Меня это больше не касалось. И все-таки слишком много всего произошло в последние часы. И я должна был взорваться и выговориться.
– Почему, ну почему в жизни такая ерунда получается? – горячо заговорила я, глядя мимо Званцева в глубину леса. – Пока врешь – тебе хорошо! Перестаешь врать – все хорошее кончается! Ведь мне же было с ним хорошо! Пока притворяешься перед самой
Званцев ошалело развел руками.
– Мне разве много надо? – проникновенно обратилась я к велосипеду. – Я ведь не гений какой-то, способности у меня ограниченные, переворотов в науке делать не собираюсь. Занимаюсь интересным делом – и все тут. Восемь часов в день ему отдаю – и хватит с него. А остальные шестнадцать! Хочу, чтобы рядом был хороший человек, чтобы друзья в гости приходили, чтобы ребенок родился! Это разве много? Нет, нормальное количество счастья для одной женщины. Нормальное! И где же оно у меня? Званцев положил мне руку на плечо. Я недоуменно посмотрела на него.
– Это был фазан, – неожиданно сказал Званцев.
– Это был индюк! – строптиво возразила я.
– Фазан.
– Индюк! Фазанов всех перестреляли и съели – получилось по три тридцать за кило, Недорого. На острове Долес проживали дешевые фазаны. А остались одни индюки. Ладно. Идите лучше к музею. Сорвалась наша затея, но что-то же делать надо! Тут вы только время зря тратите.
– А как же вы?
– Домой пойду, – объявила я, хотя идти домой мне уже не хотелось. – Спокойной ночи.
Мне было неловко за свой монолог, в котором он ровно ничего не понял.
– Погодите! Скажите мне только одну вещь – этот, на лестнице, действительно кого-то видел?
– Ну его к черту, этого, на лестнице! – буркнула я. – Откуда я знаю? По моим соображениям, должен был видеть. А поскольку вы моим соображениям не верите…
– Верю! – мрачно и сурово объявил Званцев.
– Вовремя… – вздохнула я.
– Откуда же я знал, что у вас все так сложно?
– А у кого же в наше время не сложно? У вас, что ли, в жизни полная гармония?
– Какая там гармония… Вы стихи когда-нибудь писали?
Я остолбенела.
– Не писали? Ну вот, когда пишешь стихи, тогда и есть гармония, а ты ее только на строчки переводишь. А если стихов писать не хочется, значит, и гармонии в жизни нет.
Званцев, пишущий стихи, – это было настолько неожиданно, что я не знала, что и сказать. И, поскольку ответа он все-таки ждал, ответила универсально:
– Ага.
– Пошли, – сказал тогда Званцев.
– Куда?
– В музей.
– Не хочу я ни в какой музей, – решительно объявила я, – Хватит с меня музея. Я и так все запутала. Идите
– И что же вы будете делать дома?
– Спать!
– Сомневаюсь, Ну, пошли, пошли! Времени-то у нас мало! Как вы сказали – у них через час что-то намечается? Ну, так времени-то уже и нет! Выведем велосипед на дорожку, я вас на багажник возьму, р-раз – и мы в музее.
– Вам без меня там хлопот мало?
– Какие же с вами хлопоты? Вы женщина самостоятельная. Поможем Аусме Карловне, Ингуне…
– Чем это я им помогу среди ночи?
– Своим присутствием! Ну, едем, едем, это же тут рядом!
Званцев врал. Уж он-то знал, какая от меня может быть польза – опять втравлюсь в какую-нибудь глупость… Но ничего с ним поделать я не могла. Он не хотел оставлять меня одну. Я заикнулась насчет режима – и он сразу же поклялся, что чуть меня потянет в сон – в музее сообразят королевское ложе, да еще на каком-нибудь историческом диване.
Он, как маленького ребенка, извлекал меня из леса и из необходимого сейчас одиночества. Мне надо было так много обдумать, так много решить, а он тащил меня за собой и не слушал возражений. Пришлось поехать.
В чем-то он был прав – от езды я взбодрилась и вернулась мысленно ко всей истории с рукописью алхимика и вылитым Боярским. Мне стало стыдно – как я могла о нем забыть? Пока я копалась в своих мелких дрязгах, человека втягивают в крупную неприятность.
Мы нарочно ехали не лесной дорогой, а той, что над берегом. Ночь была тиха. Никакой моторки мы не слышали.
Возле музея мы встретили Аусму Карловну. Она сделала то же, что и всякая нормальная женщина на ееместе. – вооружилась охотничьим ружьем дела, сломанным в одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. И у нее, как у всякой женщины, хватило разума попросить Званцева поковыряться в этой штуковине – вдруг ее удастся быстренько наладить?
Званцев вспомнил, что в экспедиции, кажется, была аркебуза пятнадцатого века, и посоветовал выдать ее Ингуне – проку будет ровно столько же. Аусма Карловна долго вглядывалась в его насупленное лицо, но, не дождавшись ни проблеска улыбки, заспешила в музей – не иначе, вынимать из витрины аркебузу.
Званцев расхохотался. Он старался делать это потише, но все равно – смех в нем кипел и булькал. И этот смех оказался заразительным. Я не выдержала – заулыбалась.
– Идите за ней скорее, – сказал Званцев, – а то она всю экспозицию разорит. И не оставляйте ее – видите, в панике женщина! Идите, идите и обо мне не беспокойтесь. Я минут через двадцать появлюсь. Надо кое-что проверить.
Я вошла в музей.
Аусма Карловна стояла в раздумье перед витриной.
Всю историческую экспозицию на время выставки кожаной пластики убрали из главного зала. Я первым делом побежала взглянуть на рукопись алхимика. Но, сколько я ни вглядывалась в переплеты тех немногих книг, что имелись в экспозиции, алхимика я не обнаружила.
Зато обнаружила другое – Аусма Карловна с подозрением за мной наблюдала.
– А где этот… Герберт Аврилакский? – спросила я.
– Я его домой отнесла.