Баллада: Осенние пляски фей
Шрифт:
— Мне нельзя говорить о том, что я видел.
Салливан нахмурился:
— Ладно, ступайте умойтесь. От вас воняет. Но никуда не уходите — я еще хочу с вами поговорить, прежде чем зажгут костры.
Вот и Хеллоуин наступил… Хорошо бы мне исчезнуть.
Нуала
Джеймс открыл красную дверь в Бриджид-холл и посторонился.
— Нет, — ответила я, — сначала дамы.
— Ну спасибо. — Он сверкнул глазами, но все равно прошел первым.
Стулья стояли так же, как мы их оставили, и Джеймс, раскинув руки, двинулся вперед по проходу.
— Добро пожаловать, леди и джентльмены, — сказал он, купаясь в мягком свете, который пропускали матовые стекла окон. Джеймс шел по проходу, и я представила себе, что за спиной у него развевается плащ. — Меня зовут Ян Эверетт Иоганн Кэмпбелл, третий и последний.
— Нужно, чтобы тебя в проходе сопровождал прожектор, — перебила я, пристраиваясь к нему сзади.
— Надеюсь, я смогу завладеть вашим вниманием, — продолжил Джеймс. Он остановился и сделал вид, что целует руку кому-то из зрительниц у прохода. — То, что вы увидите сегодня, — чистая правда.
— Ты должен взбежать по ступенькам, — сказала я. — Музыка начнется, как только ты ступишь на первую из них.
Джеймс пробежал по ступенькам; в рассеянном свете его волосы выглядели еще рыжее. Он говорил, пока шел на свое место:
— Не удивительная, не шокирующая, не возмутительная, но совершенно точно — правда. О чем… — Он сделал паузу.
— Музыка умолкает, — сказала я.
Джеймс закрыл глаза:
— …я искренне сожалею.
— В сцене с разоблачением, когда выясняется, кто ты такой, нужно, чтобы кто-то дал знак включить музыку. Не забудь.
После небольшой паузы — на секунду длиннее, чем надо, — Джеймс произнес:
— Ты сама его дашь.
Но пауза сказала мне, что он не уверен. Не уверен, что сегодня все получится.
Я тоже не знала, гожусь ли я для счастливых финалов.
— Хорошо. Конечно. — Я опять устала. Я чувствовала себя тяжелой, неповоротливой, как будто если я сейчас засну, то уже не проснусь. — Сыграешь мою песню?
— Ты меня не загрызешь, если я ошибусь? — Не дожидаясь моего ответа, он сел на скамью. Не так, как настоящие пианисты, а просто сгорбился, положив запястья на клавиши. — Мне кажется, я не могу ее сыграть без тебя.
— Обманщик! — ответила я, пролезая у него под руками, как в тот, первый день. Его руки заключили меня в круг, а я сидела на краю скамьи, пытаясь принять форму его тела. Мои руки продолжали линию его рук, мои пальцы лежали на его пальцах. Мой позвоночник повторял дугу наклона его груди. Только сейчас он прижался лицом к моим волосам и резко вздохнул, так отчетливо выражая этим звуком желание, что мне не нужно было читать его мысли.
Он вытащил свои руки из-под моих и положил их поверх моих пальцев. Там, где он касался клавиш, они были теплые, будто живые.
— Джеймс, — несчастным
Он взял мою руку и нажал моим пальцем клавишу. Я так отчаянно хотела услышать звук, что мне стало больно.
Клавиша зашуршала, опускаясь, и прошипела, возвращаясь на место.
— Скоро, — сказал Джеймс, — скоро ты сможешь играть на нем так же плохо, как и я.
Я долго смотрела на наши пальцы на клавишах, потом закрыла глаза.
— Они намерены сделать что-то с Ди, — наконец выговорила я. — Элеонор не зря рассказала тебе, как спасти мои воспоминания. Она хочет, чтобы ты сидел у моего костра, а не искал ее.
Джеймс не ответил.
— Ты меня слышал?
Его голос ничего не выражал:
— Зачем ты мне это сказала?
— Что?!
Он повторил, отчетливо выговаривая каждое слово:
— Зачем. Ты. Мне. Это. Сказала.
— Потому что ты ее любишь, — горестно ответила я.
Он уронил голову мне на плечо.
— Нуала, — промолвил он, но больше ничего не добавил.
Мы так долго сидели там, что свет, падающий на рояль из маленьких окон, сместился — переполз с самых высоких нот туда, где оставались лежать на клавишах наши пальцы.
— Что означает твое имя? — наконец спросил Джеймс, не поднимая лба с моего плеча.
Я вздрогнула, услышав его голос:
— Серая песня желания.
Он повернул голову и поцеловал меня в шею. Я испугалась, потому что поцелуй был невыносимо грустный. Джеймс выпрямился. Я опустила тяжелые веки, позволила ему обнять себя и дышала в такт биению его сердца.
— Не спи, Иззи, — сказал Джеймс, и я открыла глаза. — По-моему, тебе нельзя спать.
— Я не спала, — возразила я, хотя глаза слипались, и я даже не помнила, сколько времени они были закрыты.
— Твое сердце бьется часто-часто, как у кролика.
Животные с частым сердцебиением мало живут. Кролики, мышки, птицы. Их сердца во всю прыть несутся к финалу. Наверное, каждому из нас отведено конечное число сердцебиений, и если твое сердце бьется вдвое чаще, то оно и изнашивается вдвое быстрее.
— Пойдем, — сказала я.
— Ты готова?
— Пойдем.
Я просто хотела, чтобы все уже осталось позади.
Джеймс
— Ого! Прямо ночь живых мертвецов, — сказал я, когда мы шли по заросшей лужайке перед Бриджид-холлом, — вернее, ночь живых ботанов. Я даже не знал, что ботаны от музыки умеют танцевать.
Школа преобразилась. Толпа одетых в черное тел покачивалась под басовый ритм, едва слышный с нашего места. Когда мы приблизились, я понял, что ритм задает модная поп-группа. Можно было бы подумать, что музыкальная школа пригласит хоть парочку музыкантов, играющих вживую, пусть даже плохоньких, но вместо них между колонками сидел диджей. А то, что издали смотрелось чувственным и согласованным танцем, вблизи оказалось кучей извивающихся подростков с сомнительной координации. Кое-кто был в масках, некоторые даже сподобились обзавестись настоящими костюмами. Но главным образом тут были музыкально одаренные подростки, вихляющие конечностями под плохую музыку. Впрочем, чего еще ожидать от Хеллоуина в Торнкинг-Эш?