Бальмонт и Япония
Шрифт:
Выставки Китаева вызвали неподдельный интерес, и по отзывам в прессе того времени можно составить представление о его коллекции. В нее входили живописные свитки (какэмоно), рисунки и иллюстрации, эскизы и этюды (ситаэ), гравюры, альбомы, сборники, цветные ксилографии, «парчовые картины» (нисикиэ), а также фотографии и акварели на японские темы, выполненные самим Китаевым [141] .
Петербургские и московские издания отозвались на выставки достаточно живо; публикации в некоторых изданиях носили характер чуть ли не постоянной рубрики. Так, Н. А. Александров и некто «г-н Ф. В.» поместили на страницах столичных «Биржевых ведомостей» и «Нового времени» за 1896 год пространные статьи, посвященные первой японской художественной выставке. Об этом же писали и другие русские газеты конца XIX – начала ХХ века: «Московский листок», «Сын отечества», «Московские ведомости», «Русские ведомости». Эти публикации – первый опыт осмысления
141
Драматична судьба С. Н. Китаева, которому после отъезда из России в 1916 г. не суждено было больше увидеть свою коллекцию. Некоторые сведения о нем сообщают японские газеты того времени. Так, в 1918 г. газета «Йокохама боэки симпё» («Йокогамские торговые известия») отмечает приезд Китаева в Японию, называя его «покровителем японского искусства». Известно, что Китаев пытался участвовать в художественной жизни Японии, однако газета «Ёмиури симбун» от 16 июня 1922 г. сообщила, что «С. Н. Китаев внезапно сошел с ума – возможно, из-за тяжелых переживаний, вызванных положением России», и помещен в неврологическую клинику Аояма в центральном районе Акасака. Состояние Китаева не улучшилось вплоть до его кончины 14 апреля 1927 г. в одной из клиник Токио – об этом сообщила, в частности, японская газета «Сэйкё дзихоо» («Православный вестник»). См.: Воронова Б. Г. Сергей Николаевич Китаев (1864–1927) // Эра Румянцевского музея: из истории формирования собрания ГМИИ им. А. С. Пушкина. В 2 т. М.: Красная площадь, 2010. Т. 2: Гравюрный кабинет. С. 157–183.
В газете «Новое время», сопоставляя «японцев» с европейскими мастерами, журналист не без проницательности констатировал «разность двух типов мировидения: с одной стороны, техника рационального глаза, «рациональной руки» и столь же рационализированное декартовское мышление под девизом «cоgito ergo sum», с другой – техника намеков, облеченных в фантазийность, посредством отказа воплощать натуру и посредством «выражения движения, схваченного в его непосредственной жизненности» [142] .
142
Ф. Б. О японской выставке // Новое время. 1896. № 7549, 1 декабря. С. 2.
Продолжая тему, тот же обозреватель подчеркивал (в следующем номере газеты):
Если японскому художнику всякое объевропеивание угрожает тяжеловесностью и утратой его проворства, составляющего его оригинальность, то и при объяпонивании европейской живописи, трактующей свои сюжеты при помощи карандаша и масляных красок, которые ставят ей совершенно иные эстетические задачи, при объяпонивании, увлекавшем иных из европейских импрессионистов, европейский художник рискует сделаться поверхностным. [143]
143
Там же. № 7460, 2 декабря. С. 2.
Резонанс выставки 1896 года объяснялся, конечно, идейными исканиями и вкусовыми пристрастиями той поры. Кроме общеевропейской тяги ко всему естественному, природному, «не испорченному цивилизацией» (вспомним Гогена, укрывшегося на Таити) в этом присутствовал, например, отзвук столь популярной в те годы теософии, учившей, что всякая художественная интуиция свойственна «расам будущего», отдельные представители которых засылаются в среду «старой расы» и выделяются именно «детской гениальностью».
Не случайно статья Н. А. Александрова в «Биржевых ведомостях» пестрела выражениями вроде: «замечательно женственный вкус», «нежные легкие черты», «мягкий абрис», «сильная впечатлительность», «экспрессия, тонкая наблюдательность», «выразительность движений и их типичность», «незавершенность рисунка» и т. д. – все это, по мнению автора, свидетельствовало о «детской гениальности» японцев [144] . («Нас влечет к молодым, потому что мы от старости впадаем в детство», – писал впоследствии Андрей Белый в «Арабесках» [145] .)
144
Александров Н. Гениальные дети: (Японская художественная выставка) // Биржевые ведомости. 1896. № 346, 15 (27) декабря. С. 2.
145
Андрей Белый. Арабески. М.: Мусагет, 1911. С. 51.
Об открывшейся в Петербурге «японской выставке» информировал своих читателей и популярный журнал «Нива» в первом номере за 1897 год. А в одном из последующих номеров были воспроизведены отдельные картины и рисунки с выставки Китаева и раскрывалась символика образов в японской живописи [146] .
Следует также отметить характерный для той эпохи «пассеизм» (т. е. любовь к тому, что прошло, к старине):
146
[Б. п. ] Выставка работ японских художников // Нива. 1897. № 5. С. 110–112.
…Едва для Гонкура запела японская живопись, как Эдуард Мане воскресил ее в своем творчестве; и появились затем труды Гонза, Ревона, Томкинсона и др., посвященные японцам, а Обри Бердслей в японцах воссоздал наш век, чтобы потом сблизить его с Ватто.
И далее:
…Тональностью гаммы оказалась волшебная страна, растворенная в лазури; страна, где небо и земля – одно, и пока сознавалась эта страна как мечта, где в будущем воскресает прошлое, а в прошлом живет будущее, но где нет настоящего, символическая картина Ватто «Embarquement pour Cyth`ere» [147] стала девизом творчества, и ХVII век в утопиях ожил опять. Этот неосознанный еще трепет есть сознание окончательной реальности прадедовских утопий о стране мечты. [148]
147
«Отплытие на остров Цитера» (франц.). Так же называется первый сборник стихов Г. В. Иванова (СПб.: Ego, 1912). Кроме того, известно, что Ватто знал произведения китайского искусства по коллекциям короля Людовика ХIV в Версале.
148
Андрей Белый. Арабески. С. 52.
Увлечение японцами приходит в Россию из Западной Европы. «В конце 1860-х годов неожиданная находка тома рисунков “Манга” Хокусая [149] обернулась серьезными метаморфозами всей европейской живописи, а через нее – отчасти русской», – пишет искусствовед Н. С. Николаева [150] . В 1903 году появилась первая на русском языке работа о японских гравюрах – ее автором был Игорь Грабарь [151] . Его друг М. В. Добужинский писал:
149
Многотомное собрание рисунков и набросков Хокусая, впервые напечатанное в 1814 г.; стало известным и получило распространение в Западной Европе в 1850–1860-х гг.
150
Николаева Н. С. Дальневосточные художественные идеи в контексте русской культуры // Вопросы искусствознания. 1993. № 2–3. С. 85.
151
См.: Грабарь И. Японская цветная гравюра на дереве. М.: Изд. кн. С. А. Щербатова и В. В. фон Мекк, 1903.
…У Грабаря я познакомился с японскими гравюрами, их у него была большая и очень хорошая коллекция, и японское искусство тогда впервые меня «укололо».
Далее Добужинский пишет:
Грабарю я также обязан первым знакомством с японским искусством – еще в Мюнхене я видел у него гравюры Хокусая, Хиросигэ и Утамаро. В 1902 году в Петербурге появился маленький и веселый японец Хасэгава, немного говоривший по-русски, который посещал многих художников и приносил превосходные японские гравюры, и их у него охотно раскупали, тем более что и цены были невысокие. Это было за три года до японской войны, и многие потом, вспоминая Хасэгаву, полагали, что он был соглядатай и какой-нибудь офицер японского генерального штаба, может быть, тоже генерал! Я сам, хотя и не мог много тратить, купил несколько гравюр и книжку «Манга» Хокусая. Особенно поражал меня Хиросигэ своей неожиданной композицией и декоративностью своих пейзажей. Его выбор угла зрения и «отрезка натуры» был огромным для меня открытием.
И – признание:
Я любил выбрать свою точку зрения, чтобы композиция была острой, не банальной, и тут передо мной был все время пример Хиросигэ. [152]
О влиянии «японцев» на «мирискусников» пишет и Александр Бенуа в своей мемуарной книге, упоминая о «чудесном искусстве» японских мастеров и их «прелестной культуре», которая весьма «полюбилась» ему и его друзьям. «Полюбилась она настолько, – добавляет Бенуа, – что многие из нас обзавелись коллекцией японских эстампов, а Хокусай, Хиросиге, Куниоси, Утамаро стали нашими любимцами» [153] .
152
Добужинский М. В. Воспоминания / Изд. подгот. Г. И. Чугунов. М.: Наука, 1987. С. 164, 192.
153
Бенуа А. Мои воспоминания. М.: Наука, 1990. Т. 2. С. 369.