Бальмонт и Япония
Шрифт:
Летом 1914 года в местечке Сулак на берегу Атлантического океана (во Франции) Бальмонт узнает о начале Первой мировой войны; это событие поэт воспринимает как «злое колдовство», которое «будет бродить еще долго» [73] .
Конец 1914-го и начало 1915 года Бальмонт проводит в Париже, работая над переводом драм Калидасы. Поэта неудержимо тянет в Россию. «Я чувствую, что я бесконечно теряю как поэт, оттого, что я не живу в России, а лишь приезжаю туда. Я безусловно хочу жить в России, а за границу только приезжать», – пишет он Е. А. Андреевой из Парижа 5 / 18 января 1915 года [74] . Весной 1914 года через Англию, Норвегию и Швецию Бальмонт возвращается в Россию.
73
Воспоминания. С. 447 (письмо из Парижа от 15/28 января 1915 г.).
74
Там же.
С сентября по декабрь 1915 года Бальмонт совершает длительное турне по России, выступает с лекциями (темы лекций: «Океания», «Лики Женщины», «Любовь и Смерть в мировой поэзии» и др.). В октябре 1915 года Бальмонт снова в Грузии; в Тифлисе и Кутаиси он читает отрывки своего перевода поэмы Руставели. Затем – выступления в волжских, уральских и сибирских городах (Саратов – Самара – Пенза – Уфа –
75
С. В. Лекция К. Д. Бальмонта // Уральская жизнь (Екатеринбург). 1915. № 263, 26 ноября. С. 3.
В этот период у Бальмонта – видимо, в связи с его неутомимой работой над переводами грузинской и древнеиндийской классики – заметно обостряется интерес к Востоку. Летом 1915 года, отдыхая в деревне Ладыжино близ Тарусы, Бальмонт вновь обращается к китайской истории и культуре. «Я увлекся китайцами. Что-то грезится напевное», – признается поэт в письме к Елене Цветковской от 17 июля 1915 года [76] . В тот же день он пишет ей:
Читаю «Мифы китайцев» и прошу <…> поискать у Вольфа или Суворина того же С. Георгиевского книги «Первый период китайской истории» (3 р.) и «Принципы жизни Китая» (2 р. 50 к.). Сам же я заказал Вольфу наложенным платежом «О корневом составе китайского языка» и «Анализ иероглифической письменности китайцев». Осенью найду себе китайца и буду читать с ним Лао-Цзе. [77]
76
ОР РГБ, ф. 374, карт. 4, ед. хр. 10, л. 3.
77
Там же, л. 4. Упоминаются труды известного русского синолога С. М. Георгиевского (1851–1893): Георгиевский С. М. 1) Мифические воззрения и мифы китайцев. (С таблицей китайских иероглифов). СПб.: Типография И. Н. Скороходова, 1892; 2) Первый период китайской истории (до императора Цинь-шихуан-ди). СПб.: Печатня А. Григорьева, 1885; 3) Принципы жизни Китая. СПб.: [А. Я. Панафадин], 1888; 4) О корневом составе китайского языка, в связи с вопросом о происхождении китайцев. СПб.: Типография И. Н. Скороходова, 1888; 5) Анализ иероглифической письменности китайцев как отражающий в себе историю жизни древнего китайского народа. СПб.: Типография И. Н. Скороходова, 1888. В письме к Е. К. Цветковский от 3 августа 1915 г. поэт сообщал, что получил от С. Полякова две книги С. Георгиевского – «О корневом составе…» и «Анализ иероглифической письменности». «Не покупай других книг Георгиевского. Достану», – добавляет он (в том же письме) (ОР РГБ, ф. 374, карт. 4, ед. хр. 11, л. 6).
Осенью 1915 года Бальмонт принимает твердое решение: совершить весной 1916 года еще одну гастрольную поездку по сибирским городам (по договоренности, достигнутой им со своим новым импресарио М. А. Меклером [78] ). 14 ноября 1915 года он извещает Елену Цветковскую:
Поездка: март и апрель. Путь: Петроград, Харьков, Екатеринослав, Оренбург, Томск, Барнаул, Новониколаевск, Иркутск, Благовещенск, Чита, Харбин, Владивосток, Хабаровск. Пасха – в Японии, где Агни и Ата [79] должны быть вместе. <…> Выступать я буду с двумя вещами: «Любовь и Смерть в Мировой Поэзии» и «Крестоносец Любви Шота Руставели», – будем писать их вместе, как вместе писали мою бессмертную «Поэзию как Волшебство». <…> Меня ведут звезды, и мы будем больше, а не меньше, вместе от моих решений, продуманных и строгих. [80]
78
См. о нем: Воспоминания. С. 466 и 473 (письма Бальмонта к жене от 14 ноября 1915 г. и 25 января 1916 г.).
79
Так Бальмонт именовал себя и Елену.
80
ОР РГБ, ф. 374, карт. 4. ед. хр. 13, л. 41. Ср. написанное в тот же день письмо Бальмонта к жене (с. 88 наст. изд.).
В конце 1915 года в издательстве «Скорпион» выходит в свет упомянутая в этом письме книга Бальмонта «Поэзия как волшебство», в которой наиболее полно выражен его взгляд на назначение поэзии. Лирическая поэзия, по Бальмонту, – «внутренняя музыка», переданная размеренной речью и наделенная особым, волшебно-магическим смыслом. Разумеется, романтические устремления Бальмонта-теоретика обращены главным образом к прошлому. На примере народных сказаний и мифов (мексиканских, индийских, скандинавских и др.) Бальмонт утверждает «первичность» и «самобытность» древней поэзии: «Первичный человек – всегда Поэт» [81] .
81
Бальмонт К. Поэзия как волшебство. М.: Скорпион, 1915. С. 55.
В декабре 1915 года Бальмонт интенсивно готовится к новому путешествию на Восток. «Завтра получу новый маршрут свой, весенний, – сообщает он А. Н. Ивановой 7 декабря 1915 года (из Петрограда), – Москва, Питер, Киев, юг России, Закаспийский край, Сибирь, Япония». Перечисляя в этом письме ряд изданий, с которыми он хотел бы ознакомиться в связи с предстоящей поездкой, Бальмонт просит, в частности, «что-нибудь о китайской и японской поэзии».
Наконец, в мае 1916 года происходит встреча Бальмонта с Японией – страной, которой суждено было занять особенное место в биографии и духовном мире русского поэта.
Встреча Японии и России. Конец XIX – начало XX века
Первое (во всяком случае, из зафиксированных в документах) знакомство японцев и русских состоялось благодаря… кораблекрушению в конце XVII века: потерпевшие бедствие японские мореплаватели добрались до русского берега, а позже побывали в подмосковном селе Преображенское у Петра I. Результатом их бесед о Японии с русским царем стали известные распоряжения Петра Великого об обучении в России японскому языку [82] . Путешествия японцев по России описаны в переведенных на русский язык «Кратких вестях о скитаниях в северных водах» Кацурагава Хосю [83] . В 30-е годы XVIII века в Иркутск, а потом и в Петербург были доставлены пятеро крещеных японцев (Мыльников, Решетников, Свиньин, Панов, Черных), которые сенатским указом от 1731
82
Сгибнев А. Об обучении в России японскому языку // Морской сборник. 1868. № 12. С. 55–61
83
Кацурагава Хосю. Краткие вести о скитаниях в северных водах (Хокуса монряку). М.: Наука, 1978 (Памятники письменности Востока. [Т.] 41).
84
Оросиякоку суймудан (Сны о России) / Изд. текста, пер., вступ. ст., ком-мент. В. М. Константинова. М.: Изд-во восточной литературы, 1961.
Однако эти и некоторые другие ранние русско-японские контакты были непреднамеренными, случайными, тем более что на протяжении трехсот лет Япония была почти полностью закрытой страной [85] ; вплоть до 1868 года, до Реставрации Мэйдзи, иностранцы допускались лишь в два порта. Жизнь японцев была для окружающего мира как бы за семью печатями.
О более серьезных и целенаправленных культурных контактах можно говорить только начиная с печальных событий русско-японской войны, то есть с 1905 года. По наблюдению академика Н. И. Конрада, в среде японских литераторов имела хождение фраза: «Япония победила Россию в войне, но полностью побеждена в литературе» [86] . К 1910 году японцы уже неплохо знали русскую классическую литературу XIX века, особенно прозу Толстого и Достоевского, книги которых считались в Японии бестселлерами и открывали «списки лучших книг года». За ними следовали произведения Тургенева, Гоголя, Чехова, Гончарова, Горького, проза Пушкина. Согласно словам русиста Янаги Томико, по Японии начала века «прокатилась волна русской литературы, достигая самых отдаленных уголков» [87] . Японцам традиционно необходимы комментарии, объяснения, толкования текстов (национальная литературная критика развивалась в Японии с X века в основном по линии комментирования), поэтому они публиковали не только собственно литературные тексты, но параллельно и труды русских критиков, причем без каких-либо предпочтений, революционных демократов, символистов, Мережковского, Зинаиду Гиппиус, позже Шестова, Розанова и др., затем русских формалистов, адептов психологического подхода.
85
И. А. Гончаров во «Фрегате “Паллада”», в частности, писал: «Вот достигается, наконец, цель десятимесячного плаванья, трудов. Вот этот запертый ларец, с потерянным ключом, страна, в которую заглядывали, до сих пор с тщетными усилиями, склонить и золотом, и оружием, и хитрой политикой на знакомство. Вот многочисленная кучка человеческого семейства, которая ловко убегает от ферулы цивилизации, осмеливаясь жить своим умом, своими уставами, которая упрямо отвергает дружбу, религию и торговлю чужеземцев, смеется над нашими попытками просветить ее и внутренние, произвольные законы своего муравейника противоставит и естественному, и народному, и всяким европейским правам, и всякой неправде» (Гончаров И. А. Собр. соч.: В 8 т. М.: Гослитиздат, 1953. Т. 3. С. 8).
86
Н. И. Конрад цитирует издание: Ниппон бунгаку дзитэн. Россия бунгаку-но эйкё [Японская историко-литературная энциклопедия. Влияние русской литературы]. Т. 7. Цит. по: Конрад Н. И. Чехов в Японии // Конрад Н. И. Японская литература: От «Кодзики» до Токутоми Рока. М.: Наука, 1974. С. 452.
87
Янаги Томико. Тайсёки-но Торусутой дзюё: Достоефски-то-но хэйсё-о мэгуттэ [Вокруг Достоевского. Влияние Толстого в эпоху Тайсё] // Бунгаку. 1981. Vol. 49, № 4. С. 1–23.
В журналах «Ро-о-а бунгаку» («Литература России, Европы, Америки»), «Нити-ро гэйдзюцу» («Искусство Японии и России») уже в 1900–1910-х годах молодые деятели японской культуры начали знакомить своих соотечественников с русской литературой – сначала через языки-посредники (английский, французский, немецкий), а затем переводы делались непосредственно с русского. Позже переводы эти будут признаны лучшими, и не случайно – ведь переводчиками были известные японские литераторы: писатель-толстовец Токутоми Рока, поэт-романтик Уэда Бин, увлекавшийся французским символизмом, крупный писатель, зачинатель «новой» японской прозы Фтабатэй Симэй, прозаик Утида Роан, – все это имена высокоценимых в Японии литераторов. Кроме того, существовала плеяда профессиональных переводчиков. «Переводы с русского» стали для японцев философско-литературным понятием; история становления новой национальной литературы, начавшей свое существование в конце XIX – начале XX века, связывалась с «открытием» русской литературы. Влияние русских писателей не ограничивалось лишь литературными рамками, они интересовали японцев, видимо генетически предрасположенных к восприятию – поглощению – переработке «чужого» культурного материала, и с точки зрения новых философских идей – иного миросозерцания. Например, толстовство получило в Японии распространение как ни в какой другой стране.
Если к 1910 году японцы знали русскую классическую литературу, начиная со «Слова о полку Игореве» (перевода еще не было, но описания имелись), то в последующие несколько лет они – усилиями нескольких крупных ученых-филологов и переводчиков – познакомились и с современной им русской словесностью: прозой Максима Горького, Александра Куприна, Леонида Андреева, Бориса Зайцева, Федора Сологуба, Михаила Арцыбашева, с поэзией Бальмонта (по непостижимой игре случая едва ли не первым из новых поэтов был переведен именно Бальмонт) [88] , критическими работами Дмитрия Мережковского, Зинаиды Гиппиус и т. д. Причем японцы не просто знали их имена; наиболее примечательные писатели рубежа веков – Симадзаки Тосон, Акутагава Рюноскэ, Исикава Такубоку и др. (не будем утомлять читателя перечислением) – вдохновлялись русскими сочинениями, оставившими след в их собственных произведениях. К 1916 году (т. е. времени посещения Японии героем наших заметок) уже произошло важное событие в истории русско-японского сближения: в сознании японцев был преодолен некий синкретизм восприятия, русская литература воспринималась не как расплывчатое целое (так было в конце XIX и в самом начале XX века), а определились индивидуальные черты отдельных писателей: они как бы приблизились к японцам, которые стали видеть их более крупным планом. В 1916 году Бальмонт неожиданно для себя встретил в Японии знание и понимание русской литературы, что вызвало у него искреннее удивление.
88
Стихотворения Бальмонта были опубликованы в «Собрании шести авторов» (Рокунин сю. Токио: Курису сюппан, 1910).
Кроме того, несколько стихотворений было помещено в очерке Нобори Сёму о Бальмонте, вошедшем в его пространную монографию «Современные идейные течения и литература в России» (Рококу гэндай-но ситё оёби бунгаку. Токио: Синтёся, 1915). См. об этом далее в соответствующем разделе.