Бальмонт и Япония
Шрифт:
Присущая японцам образованность, знание почти всеми в этой стране хрестоматийных поэтических текстов и сюжетов, повсеместное распространение гуманитарных знаний – предмет удивления и восхищения европейцев, посещавших Японию. По этому поводу Востоков писал:
Японцы – все поэты. Стихи льются там естественно, без всяких усилий у всех, у мужчин и женщин, от самых низших до самых высоких слоев общества. Уличный торговец, носильщик, рикша, бедная женщина-работница, какой-нибудь продавец «садасу-имо» (сладких бататов) – все прирожденные стихослагатели и все поэты не только в смысле формы, но и в смысле настроения. <…> Каждый японский кули знает наизусть десяток-другой классических образчиков японской поэзии, любит их и глубоко почитает. Главный источник поэзии Японии, вдохновлявший лучших ее поэтов, – чувство природы <…> способность слияния, разговора с ней. [98]
98
Там же. С. 268.
Обзор
Отметим также художественно-этнографические очерки о Японии, принадлежащие перу писателя и журналиста Вас. И. Немировича-Данченко (брата известного театрального деятеля). В 1907–1908 годах Немирович-Данченко провел в Японии около восьми месяцев, жил в Токио и других городах, внимательно изучая быт и нравы японцев. О своих наблюдениях он рассказал в серии очерков («В Японии», «Столица победителей»), которые печатались летом и осенью 1908 года на страницах популярной московской газеты «Русское слово».
В 1900-е годы пользовался успехом очерк Г. А. Рачинского «Японская поэзия» [99] , который опирался на японистические работы О. Ратгена и Г. Хаузера. В этом кратком, но емком и выразительном сочинении прослежена вся история японской литературы – от легенд и преданий, вошедших в первые японские памятники, своды мифов, переходящие в исторические хроники «Кодзики» и «Нихон сёки» («Записи о делах древности» и «Анналы Японии»), до поэтов XIX века, писавших «свободным стихом». Переводы пятистиший, трехстиший, «длинных песен» нагаута сделаны Рачинским через язык-посредник – немецкий, и хотя они не вполне точны, однако в целом воссоздают своеобразный образ японской поэзии. Очерк Рачинского открывается цитатой из известнейшего средневекового текста – предисловия поэта Ки-но Цураюки (его впоследствии переводил и Бальмонт) к знаменитой поэтической антологии «Собрание старых и новых песен Японии», положившего начало японской теории поэзии: «Японская песня вырастает из семени человеческого сердца, распускающегося в бесконечную полноту словесных листков. <…> Прислушайтесь к голосу соловья, поющего среди цветов, или лягушки, живущей в воде, и вы поймете, что нет ни одного живого существа, которое не проявляло бы себя в песне» [100] . Некоторые суждения Бальмонта о сущности японской поэзии, в частности высказанные им в интервью, опубликованном в газете «Ёмиури симбун» («Чтение и продажа»), наводят на мысль, что ему были известны эти слова.
99
Впервые этот очерк был опубликован в 1908 г. в журнале «Северное сияние» (№ 1. С. 81–96), затем, в расширенном виде, отдельной книгой: Рачинский Г. А. Японская поэзия. М.: Мусагет, 1914.
Григорий Алексеевич Рачинский (1859–1939), переводчик, историк литературы и философ, был близок к кругу московских символистов (Брюсов, Андрей Белый и др.).
100
Там же. С. 5. Отметим, что более точный перевод этого пассажа был опубликован Н. И. Конрадом в книге «Японская литература в образцах и очерках» (Л.: Институт живых восточных языков им. А. С. Енукидзе, 1927).
Рачинскому, как и многим другим, изучавшим Японию в начале XX века, свойственно проводить аналогии с европейской культурой (собственно, как уже говорилось выше, японское влияние часто приходило в Россию из Европы, например, гравюры Хокусая или Хиросигэ – это «знак» французского воздействия, поскольку впервые о японском изобразительном искусстве заговорили во Франции).
Объясняя конструкцию пятистишия танка (5 + 7 + 5 + 7 + 7) и приводя многочисленные примеры, Рачинский объясняет, что «для нас танка может быть сведена к двустишию с тем же числом слогов; таким двустишием в 31 слог в греческой, а затем в европейской литературе является так называемый „дактилический дистих”, соединение гекзаметра с пентаметром». Рачинский приводит свое переложение (с немецкого) известного стихотворения поэта VIII века Хитомаро, которое на слух действительно звучит вышеописанным образом:
Встретились с ней мыВпервые, как осеньюПадали листья;Снова сухие летят,И уж в могиле она. [101]Характерно и то, что Рачинский сравнивает, например, выдающуюся японскую писательницу средневековья Мурасаки Сикибу с Маргаритой Наваррской.
В литературном и научном мире пользовалась популярностью книга детского поэта и прозаика Николая Познякова «Японская поэзия» [102] . Она представляла собой изложение чрезвычайно поразившей Познякова монографии старейшего английского японоведа В. Г. Астона «История японской литературы» [103] , а также известной на Западе книги Карла Флоренца [104] , выдержавшей в Германии 14 изданий. Эти источники были обработаны Позняковым, который описал важнейшие японские памятники и предложил собственные переводы поэтических текстов, сделав акцент на «мрачном аромате японской поэзии» [105] , минорном, меланхолическом
101
Там же. Следует ли говорить, что ритмический рисунок этого перевода имеет мало общего с японским оригиналом.
102
Позняков Н. И. Японская поэзия: (Очерк). М.: Т-во И. Д. Сытина, 1905. Переводы Познякова печатались также в «Живописном обозрении» и «Вестнике иностранной литературы» за 1898 г.
103
Астон В. Г. История японской литературы / Пер. с англ. В. Мендрина; Под ред. [и с предисл. ] проф. Е. Спальвина. Владивосток: Паровая типо-литография газеты «Дальний Восток», 1904.
104
Florenz К. Dichtergrsse aus dem Osten. Japanische Dichtungen. Leipzig: С. F. Amelung, 1894.
105
Позняков Н. И. Японская поэзия. С. 24.
Среди прочего Позняков высказал важную для нас мысль:
Прежний ничтожный, мелкий интерес к Японии, вернее, только к некоторым ее производствам – лакированным шкатулкам, черепаховым портсигарам, разрисованным тростям и веерам – должен замениться, да и заменился интересом более глубоким и живым интересом к духовной жизни японцев. [106]
Ему вторит автор предисловия к книге упоминавшегося В. Астона, слушатель Восточного института во Владивостоке В. Мендрин:
106
Там же. С. 8.
Япония, о которой мы, русские, имеем очень смутные представления как о какой-то курьезной стране восходящего солнца где-то там, в море, на Дальнем Востоке, стране, где растут хризантемы, где женоподобные, приседающие мужчины ходят в смешных кафтанах, где женщины легко доступны, где делают чудно вышитые ширмы и восхитительные лакированные вещицы… [107]
До недавнего времени, подчеркивает автор, Россия, ближайшая соседка Японии, мало что о ней знала; русская жизнь на окраине Дальнего Востока «едва теплилась». Положение изменилось лишь в последние годы:
107
Астон В. Г. История японской литературы. С. XI.
…Россия в своем поступательном движении на Восток дошла до самых вод Тихого океана, колонизация ее дальневосточной окраины усилилась, и русская жизнь бойко, а последние годы даже лихорадочно, закипела на Дальнем Востоке. Россия стала лицом к лицу с Японией, вышедшей в это время уже из состояния своей многовековой обособленности и вступившей в ряды европейски-культурных государств. Точки соприкосновения создались, и создалось их немало. [108]
108
Там же. С. XIII.
Монография Астона о японской литературе – наиболее полное и фундаментальное в тот период исследование японской словесности, ее истории, всех поэтических и прозаических форм, включившее в себя пересказ с большими цитациями наиболее примечательных произведений японцев главным образом классического периода. Книга Астона давала достаточно четкое представление о природе, особенностях, возможностях японской литературы, передавала не только общий ее характер, но и тонкие различия с литературой европейской.
В России вышло несколько собраний переводов из японской поэзии – все они по-своему примечательны и привлекли внимание читающей публики (в частности, Бальмонт использовал их во время работы над своими переложениями японских стихов). В 1905 году под редакцией и с предисловием Н. П. Азбелева была издана книга «Душа Японии»; ее составитель и переводчик посещал Японию и был близок к российской православной миссии в Японии [109] . Японские танка из знаменитого собрания XIII века «Хякунин иссю» («По одному стихотворению от ста поэтов») публиковались с пространными разъяснениями и с приложением словаря японских терминов.
109
В частности, Н. П. Азбелев писал по поводу несхожести японцев и русских: «Припоминаю <…> как епископ православной миссии в Японии – отец Николай говорил мне, что первые христианские миссионеры в этой стране испытывали большие затруднения в том, что на туземном языке им нельзя было выразить понятия о любви в христианском значении этого слова. За неимением лучшего, это значение пришлось передавать японским словом “аи”, которое обозначает любовь высшего к низшему…» (Душа Японии: Японские рассказы, повести, рассказы, баллады и танки / Под ред. и с предисл. Н. П. Азбелева. СПб.: Орион, 1905. C. V).
Архиепископ Николай Японский (Иван Дмитриевич Касаткин; 1859–1912) – важное лицо в жизни Японии рубежа веков. В 1887 г. он основал православный храм в Токио; его проповеди и миссионерская деятельность существенно повлияли на сближение русского и японского народов. Перевел Новый Завет на японский язык. В 1970 г. канонизирован Русской православной церковью.