Барби. Часть 1
Шрифт:
Господин с пышными усами, прижимая руки к окровавленному глазу, прокричал ей вослед какое-то проклятье, навредившее ей не больше, чем брошенная в спину слива. Оглушенный болью, ослепленный яростью, он был слишком увлечен, чтобы сделать то единственное, что могло спасти ему жизнь — убраться с дороги у голема. А тот, верно, был слишком стар и дурно воспитан, чтобы воспринять возникшую на его пути преграду как нечто, требующее бережного отношения.
Позади нее негромко хрустнуло. Барбаросса не собиралась оборачиваться, боясь споткнуться и свернуть шею, но, скосив на бегу глаза, заметила в отражении оконного стекла, как серая махина из лязгающей стали, ни на миг не замедлившись, впечатала крохотную что-то кричащую фигурку
Аутовагены, проносящиеся мимо нее по проезжей части, рычали, выплевывая в воздух пахнущую паленым мясом сажу и надсадно завывая. Некоторые из них, пролетающие ближе всех, так и норовили зацепить раскачивающимися фонарями ее по голове или вцепиться резной решеткой в предплечье. Им, адским хищникам, вынужденным тащить чертовы коробки на колесах, тоже отчаянно хотелось поучаствовать в погоне, они чувствовали разлитый в воздухе запах ее страха, они хотели пировать ее сладким мясом, но, будучи стиснутыми ограничительными чарами, вынуждены были проноситься мимо, рыча и воя от бессилия.
Вот если бы она оказалась на проезжей части…
Раздавили бы, подумала Барбаросса, силясь не сорвать дыхание, клокочущие в горящих легких. Раздавили, растерзали и разнесли бы клочки по всему Верхнему Миттельштадту. Нет, на проезжую часть нельзя соваться, никак нельзя.
Она ловко обошла стоящий у нее на пути колодец, основательный, с каменной кладкой и стальным воротом — голем смял его, выворотив оголовок из земли, точно трухлявый зуб из старой челюсти. Она проскользнула под брюхом у порожней телеги, замершей у подъезда, едва не расчертив землю подбородком — голем врезался в нее на всем ходу, разметав в сторону колеса, оглобли и доски. Она перескочила глубокую сточную канаву, надеясь, что ее преследователь завязнет в ней, а то и полетит кувырком — голем пропахал ее, точно ядро исполинской пушки, прошедшее по мягкой пашне, лишь забарабанили кругом комья земли да мелкая каменная крошка.
Эта треклятая натужно скрежещущая груда металла, настигала ее, неумолимо и страшно, не обращая внимания на все ее хитрости и уловки, выигрывая расстояние за счет одной лишь своей страшной силы. На каждой руте он выигрывал у нее шрит. На каждом эле — дюйм. Он трещал, скрежетал, звенел, рычал, грохотал, визжал, но не рассыпался на части, несмотря на то, что его путь усеивала ржавая труха, а броневые пластины опасно покачивались, едва удерживаемые на своих местах. Барбаросса уже ощущала спиной его дыхание — легкий гул раскаленного воздуха внутри столетних доспехов, смешанный с горьковатым запахом старого масла и подгоревшей краски. И запах этот, который она ощущала обожженными ноздрями, казался страшнее запаха разворошенной могилы.
Она проиграла два фусса, поскользнувшись на углу. По меньшей мере руту, проскочив перекресток и судорожно выбирая направление. И еще две — когда судорога злыми собачьими зубами впилась в ее правую ногу.
Сука. Сука. Сука.
Ей хотелось рыдать и смеяться одновременно. Миннезанг в честь сестрицы Барби, если и будет написан, окажется короче многих прочих. Тупые суки не заслуживают длинных миннезангов.
Может, ей удастся изловчиться и на ходу запрыгнуть на какой-нибудь прущий мимо экипаж? Это был бы хороший трюк и чертовски удачный. Кажется, она даже видела что-то подобное на сцене, в какой-то авантюрной пьесе. Вот только…
Рискуя оступиться, Барбаросса полоснула взглядом по проезжей части, пытаясь выхватить в веренице проносящихся мимо аутовагенов, завывающих от сознания собственной силы, какой-нибудь двигающийся на малом ходу,
Мимо нее, натужно скрипя рессорами, прокатилась неуклюжая четырехдверная коробка, удостоверяющая начищенным медным клеймом, что демоны, заключенные в ней, относятся к свите монсеньора Цундаппа. Никчемная развалюха, подходящая для семейных поездок по магазинам, в адрес которой Саркома не нашла бы ничего лучше презрительного плевка, однако Барбаросса с удовольствием воспользовалась бы ее услугами, кабы та двигалась немногим ближе к тротуару. Будь поток экипажей менее плотным, она рискнула бы уцепиться, но сейчас нечего и думать было об этом — прочие аутовагены размажут ее тонким, как паштет, слоем, едва только она перешагнет невидимую линию, отделяющую улицу от проезжей части, их вотчины и полноправных владений.
Следующий аутоваген подходил для ее целей еще меньше — это был изящный и стремительный экипаж с кичливой эмблемой демона Порше на боку — адский конь с пламенеющей гривой, окруженный шипами. Невысокий, с корпусом узким и острым, точно выкованный в пламени адских кузен эсток, выкрашенным в кичливый броский цвет артериальной крови, он имел обшивку из лакированного дерева без единого выступа или гвоздя. Попытаешься вцепиться в такую на ходу — слетишь тотчас, аккурат под прущие следом экипажи, которые с удовольствием разомнут тебе все косточки в теле. Бесполезно, нет смысла и пытаться.
А вот следующий…
Следом шел, утробно ворча, тяжелый грузовой аутоваген — настоящая громада на колесах, пышущая жаром из восьми задранных в небо труб, толстых, как стволы магдебургских бомбард, на передке которой сияла эмблема с клеймом демона Мана. Настоящая самоходная баржа на колесах, неповоротливая, грузная, пышущая жаром и презрительно скрипящая рессорами. Поперек ее огромного борта тянулась выполненная тяжеловесной фрактурой[4] надпись, украшенная акварельными розочками, неуместными, как пунцовые чумные бубоны — «Обеды на дом от ресторации господина Кальтенбруннера». Барбаросса едва подавила мысль броситься вслед за этой колымагой и уцепиться пальцами за ее обвисший полотняный борт.
Херовая мысль. Грузовой аутоваген слишком тихоходен, голем без труда настигнет его и разнесет вместе с ней. Прочие же слишком быстры, чтобы у нее был хоть один шанс использовать их для бегства. Кроме того, она слишком хорошо знала нрав демонов, запертых внутри самоходных повозок. Эти твари, и так разъяренные всегда сверх всякой меры, не потерпят такой дерзости. Стоит ей только вцепиться в обшивку какого-нибудь из них, как тот попытается раздавить ее или обжечь — едва ли менее мучительная смерть, чем под ногами настигающего ее голема… Может, на театральной сцене такие трюки и удаются, но в реальной жизни — нет. В реальной жизни тупых ведьм давят, точно в прессе для оливок, стоит им оказаться в безвыходной ситуации.
Другое дело — если бы ей удалось выманить на проезжую часть голема… Эти твари, закованные в сдерживающие их чары, с удовольствием набросились бы даже на стального истукана, окажись он в их власти. Едва ли у них достаточно сил, чтоб сокрушить тяжелый серый доспех с не до конца истлевшим «балкенкройцем», помнящий еще Второй Холленкриг — для этого нужны артиллерийские орудия, полные злых чар и голодных демонов — но они, пожалуй, в силах сбить его с ног, а значит…
Херня. Барбаросса откинула эту мысль, мечущуюся в опаленном паникой сознании, точно змея, по охваченному огнем сеновалу. Аутовагены — злобные и беспощадные твари, но они никогда не сунутся на пешеходную часть, чары, удерживающие их в узде, куда сильнее. А голем нипочем не выйдет на ту часть улицы, где несутся самоходные экипажи. Может, он и обладает невеликим умом, скудным, как у всех низших демонов, однако наделен инстинктом самосохранения. На верную смерть он не полезет. Значит…