Барометр падает
Шрифт:
Однако!
Вначале июля я разговаривал с Шарафом Рашидовичем по телефону. Он интересовался моей новой оперой, приглашал погостить. Потом случился взрыв, стало не до гостеваний, но я и думать не думал, что у Рашидова плохо со здоровьем.
А оно вон как повернулось… И кто такой Волков, откуда взялся?
Ладно, разъяснится со временем. Видно, потому и Нодирбек не пошёл ко мне в тренеры, не до того ему было. И есть.
— Вам не скучно одному, Михаил? — Алла Георгиевна стояла, смотрела на меня и загадочно улыбалась.
— Я тут радио слушаю, — неопределенно ответил я, и выключил приёмник. Какой
— Я присяду? — спросила Алла. Я подвинулся, хотя скамейка большая, можно было и не двигаться. Но я проявил вежливость, создал пространство. Личное пространство.
Села чуть ближе, чем садятся обыкновенно незнакомые люди, но чуть дальше, чем хорошо знакомые.
— И что же говорят по радио? — спросила она с легкой ноткой игривости. Это о духах пишут — легкая нотка жасмина. Читал в старой «Ниве», рекламу «Букета моей юности»
— Заканчивают уборку зерновых, приступают к сахарной свекле, — ответил я.
— И это вам интересно?
— Других новостей нет. Разве что в Узбекистане теперь вместо Рашидова будет Волков.
— Узбекистан… Это ведь где Ташкент?
— Ташкент, звезда востока.
— Мы там были, в Ташкенте. У них сильная команда, «Автомобилист», а я тогда за каунасское «Динамо» играла.
— Физкульт-привет одноклубнице! — неосторожно сказал я.
— Вы динамовец? — оживилась Анна.
— Натурально, динамовец. Вам понравился Ташкент?
— Зал неплохой, общежитие на троечку. Города мы толком не видели. Утром прилетели, тренировка, вечером игра, на следующий день улетели. Нас повозили в автобусе, кое-что показали, но голова-то другим была занята.А вы там были?
— Доводилось, — коротко ответил я.
— Давно?
— В прошлом году.
— Наверное, на соревнования ездили?
— Нет, там мою оперу ставили. Музыка моя, узбекский текст либретто — Шарафа Рашидовича. Теперь-то, наверное, оперу снимут с репертуара…
— Вашу оперу? Вы сочиняете оперы?
— Можно и так сказать. Я композитор, да.
— Но… вы ведь шахматист?
— Одно другому не мешает. Шахматы — это спорт, композитор — это профессия. Член союза композиторов, и всё такое.
— А какая опера? Как называется?
— «The Desert», то бишь «Пустыня».
— У меня есть пластинка, вернее, двойной альбом, ансамбля «АББА». С таким же названием.
— Она самая. Только проект с «АББА» — международный, а в Узбекистане — локализованный.
— Это… Это ваша опера? С «АББА»? — она посмотрела недоверчиво. Ладно, в Узбекистане, но чтобы с «АББА»?
— А вы посмотрите, там написано, кто автор музыки.
— Обязательно посмотрю.
Ну да, далеко не все обращают внимание на то, кто автор музыки, кто автор либретто. Даже авторов книг порой не знают, хотя на обложке и написано.
Алле Георгиевне, наверное, рассказали, что Чижик — чемпион, или она сама посмотрела в подшивке «Советского Спорта». А о моих музыкальных делах пишут в других изданиях, «Советской Культуре», например. И пишут о Чижике-композиторе много реже, чем о Чижике-шахматисте, потому что в музыке-то я ни разу не чемпион. Советский тираж «The Desert», выпущенный по лицензии, разлетелся в момент, не дойдя толком до прилавков, и альбом не покупали, а доставали. Чего проще — подпиши допсоглашение,
Ну и ладно. Мировые продажи до сих пор неплохие. Но этого я говорить Алле Георгиевне не стал.
— Мне нужно идти, — вздохнула Алла, — но мы ещё увидимся.
— Разумеется, — ответил я. Как не увидеться, если она здесь физрук, а я — оздоравливаемый.
Сейчас пойдёт смотреть альбом. Увидит, что автор музыки действительно я, Михаил Чижик, и не только музыки: партию Улугбека исполняю тоже я. Это же просто подарок судьбы! Начнет копать дальше, спрашивать, и узнает, что Чижик орденоносец, Герой Советского Союза, за границей бывает каждый год! А вот о личной жизни не узнает, вряд ли. О личной жизни Чижика советское радио, телевидение и пресса ничего не пишут, да и западные радиостанции не касаются, принципы у них. Кольца на руке нет. Сделает вывод: не женат, известен, обласкан властью, при деньгах — надо брать! Шахматист, он ведь не от мира сего, порхает в облаках, держится преимущественно на вершинах высоких деревьев, спускаясь на землю только изредка. Приманить его канареечным семечком, и цап-царап! Он потом спасибо скажет, век благодарен будет.
Прямо такими словами не думает, а подсознательно — очень может быть.
Прошёлся по сосновому лесочку. Лес молодой, такой лес Чехов называл «оглобельным». Но этот и на оглобли не годился, стволы и наклонные, и крученые, то ли от балтийских ветров, то ли от колдовства. Дошёл до небольшой лагуны, которая зовется озером, да не просто озером, а озером Лебедь. И в самом деле, водоплавающие имелись: отсюда, с вершины дюны я разглядел с полдюжины лебедей. Но спускаться к озеру не стал, иногда издали лучше видно, чем вблизи.
Так я стоял час, наполняясь пустотой. Пустота в сознании очень важна, она дает мыслям простор. Где лучше заниматься физической работой, в заставленной мебелью комнате, или в комнате, обставленной по минимуму? То же справедливо и для работы умственной.
Всю мебель не убрал, не такое это простое дело, но стало посвободнее. Уже хорошо.
Озеро Лебедь, Лебединое Озеро. Балет оборотней. Может, и здесь есть легенда, что в полнолуние лебеди обращаются в людей? Царевна-лебедь и её свита?
И очень может быть.
После обеда я пошёл принимать работу. Клавир хорошо темперирован, или не очень? Проделана большая работа…
Расплатился, и Пятрас Винаускас сел в «Москвич — 412» и уехал, усталый, но довольный.
А я пошёл вздремнуть. Сытое брюхо к Бетховену глухо.
Проснувшись, включил телевизор. И в самом деле, передача из Гданьска принималась уверенно, только порой по экрану пробегала рябь, видно, где-то неподалеку локаторы работают. Я посмотрел, послушал.
Польша хоть и много лет как социалистическая страна, но от буржуазного духа избавиться так и не смогла, нет. Фильмы показывает такие, каких в Союзе не увидеть. Американские, французские, всякие — это диктор объявление сделал, мол, смотрите, не пропустите. Ну, и шуточки себе позволяют на грани.