Барометр падает
Шрифт:
Но я верен боржому. А девушки себе позволили. Девушка — тоже человек.
— Для полного счастья не хватает хорошей драки, — сказала Пантера.
— Бойтесь своих желаний, — предупредил я. — Известно же, они часто сбываются.
— Нет, это мы так, в воздух стреляем, — успокоила меня Лиса. — Завтра пойдем в спортзал, там и разомнёмся.
Через столик от нас сидела компания, не слишком шумная, не слишком тихая. Один из компании, явно артист, вдруг встал, подошел к музыкантам, что-то им сказал — опять по-узбекски. Затем сел за фортепиано,
— Это же Фаррух! — сказала Лиса.
— Фаррух?
— Ты, Чижик, совсем не смотришь телевизор.
— Ну почему, смотрю иногда… А, это же Фаррух, — сыграл я в ослика, до которого доходит на третий день.
Фаррух играл что-то знакомое. Очень знакомое.
— Учкудук, три колодца…
— Что?
— По размеру подходит.
И в самом деле, ложится на музыку.
— А дальше? Какие слова?
— Не знаю. На ум пришла одна строчка, и — стоп. Я же не поэт.
— Учкудук… — задумчиво протянула Ольга. — Это на каком языке?
— Вестимо, на узбекском. Я так думаю. Самарканд, Бухара, Учкудук…
— То есть город? Никогда о таком не слышала.
— Маленький город. Чуть больше Каборановска. Думаешь, многие в Ташкенте знают о существовании Каборановска? Земля наша велика и обильна, городов две тысячи, где все упомнить.
— Чижик… Ты бы мог позвать Фарруха к нам?
— Куда — к нам?
— За столик, Чижик, за столик.
— А зачем?
— Поговорить. Это же Фаррух!
Вот что делает с девушками коньяк!
— Позвать-то я могу, каждый может. Придет ли?
— А ты позови так, чтобы пришел!
Однако!
— Дайте пять минут.
Фаррух заиграл другое. И начал петь. Ария Улугбека из «Пустыни», по-узбекски.
Я подошел к фортепьяно, подменил Фарруха: сидя петь оперную партию нехорошо. Фаррух словно ждал этого, встал и запел во весь голос. Пел профессионально, явно прошёл отличную школу.
Ему аплодировали. Девочки тоже.
— Эти аплодисменты я разделяю с автором, знаменитым Михаилом Чижиком, — вдруг сказал Фаррух. Нет, не совсем вдруг, я ждал что-то подобного.
Я встал, поклонился. Аплодисменты накатили второй волной.
— Фаррух-ака, могу я пригласить вас за наш стол? — сказал я.
— Сочту за честь, — сказал Фаррух.
Девочки сразу взяли гостя в оборот.
— У нас к вам предложение, — начала Ольга.
— Деловое и творческое, — добавила Надежда.
— Мы будем снимать фильм-оперу, — развивала тему Ольга.
— «Пустыня», — уточнила Надежда.
— Вместе с «Узбекфильмом». Съемки будут вестись в Самарканде, Бухаре, на натуре. Апрель и май.
— И мы предлагаем вам роль в этом фильме. Мирзо Улугбека. Вы согласны?
— Это так неожиданно, — сказал Фаррух. Хороший актер, всякий бы поверил, что неожиданно. Только не я.
— Но вы подумайте, подумайте, — сказали девочки.
— Непременно подумаю. Да.
— Что — да?
— Да — это да. Согласен! Это моя мечта — Улугбек!
На обратном пути девочки мурлыкали «Учкудук, три колодца,
Ещё летом они спрашивали, не возражаю ли я, если следующим фильмом будет «Пустыня»? Я ответил, что не возражаю, но сам участвовать не буду. Ни петь не стану, ни плясать.
Потом всё затихло, но вот оно как оборачивается. Новый фильм! Правильно, плавь золото, пока горячо. Девочки вышли на орбиту. Высокую орбиту. Геостационарную.
Это же хорошо?
Просто замечательно.
Глава 13
5 сентября 1979 года, среда
— Ура, ура! — закричали тут швамбраны все
В Зоопарке Ми и Фа веселились. Всё здесь им нравилось: скамейки, деревья, пруд, другие дети, а больше всего нравились слон и жирафа.
Бабушка Ка, опекавшая мелких, рассказывала им, что жирафы живут в Африке, у озера Чад, где они вечерами изысканно бродят по берегу. И сразу дети захотели на озеро Чад.
— Потом, потом, — ответила бабушка Ни. — Когда будете ходить в школу, папа вас свозит в Африку.
— Хотим в школу, — стали проситься Ми и Фа.
Погода роскошная, солнечно и тепло. Для зоопарка подходит прекрасно. И людям хорошо, и животным. Жёлтые листья пока редки, как китайские туристы на улицах столицы, но дайте срок, дайте срок…
А мне зоопарк казался тесным, обшарпанным, бедным. Потому что я сравнивал, а сравнивал — потому что видел другие зоопарки. В Праге, в Вене, в Берлине, в Лондоне. Так «двушка» в типовом доме советскому врачу кажется вполне приемлемой, а «трешка» и вовсе представляется пределом желаний, но это пока советский врач не видел, как живут коллеги, к примеру, в Нью-Йорке, Париже или Стокгольме. Система Семашко, что вы хотите. При капитализме врач обслуживает богачей, помещиков и капиталистов, ему перепадают куски с буржуйского стола, потому рано или поздно он и сам становится похож на буржуина. А при советской власти врач служит пролетариям, живёт жизнью пролетария, и потому он счастливейший человек на свете.
Отсюда следует что? Отсюда следует то, что нечего сравнивать! Нечего смотреть на Запад, а следует смотреть в корень! Или на корнеплоды. Сейчас наши, то есть бурденковцы, убирают сахарную свёклу. Работа выгодная, хотя и непростая. Но в сухую погоду — милейшее дело. Берёшь корень, нет, корнеплод, берёшь и острой стороной ножа отсекаешь ботву, тупой — сбиваешь остатки земли, и бросаешь свёклу в ведро. Из ведра — в кучу. Потом из кучи — в кузов самосвала, и — под контролем своего брата-студента — на свеклопункт. Учёт и контроль, без этого нельзя, колхозники и обманут, и обсчитают. Но с бурденковцами такое не пройдёт, чуть что — заявление в прокуратуру, и суши сухари. Были прецеденты. А в октябре у студента зашуршит в кармане денежка. Приодеться, приобуться.