Барометр падает
Шрифт:
А Морской Царь, похоже, ничуть и не расстроился. Он, быть может, даже на это надеялся. Он на пять ходов вперед видит, это как в шахматах: противник предлагает пешечку, предлагает в надежде, что я жертву не приму, решив, что она, пешечка, отравлена. Она и в самом деле отравлена, но отказ от принятия жертвы ведёт к серьёзнейшим осложнениям. Так что выбор простой, «оба хуже». Разве что ответная жертва переломит ситуацию?
Сидим, купаем червячков. Нет-нет, а поплавок вдруг поведёт в сторону, или притопит на мгновение, но это более для поддержания энтузиазма. У меня за всё время три ершика-недомерка, которым
И благодарности не жду. Не благодарности ради, а просто по душевной склонности творить добро.
Андрей Николаевич же поймал краснопёрку на сто пятьдесят граммов, приблизительно. И отпускать не стал, сказал, что на даче у него завёлся кот, сиамец, это среди котов как ахалтекинский скакун среди крестьянских лошадушек, сиамца и побаловать не грех.
Я подумал, что и чижика Андрей Петрович может скормить котику запросто. Если сочтёт нужным. Никаких сантиментов не существует!
Ближе к ночи развиднелось, тучки убежали, и луна, поднявшаяся над озером во всей красе, дала сигнал: пора бы и поужинать.
— Ушица будет знатная, — прочитал мои мысли Стельбов. Или сам проголодался, что вернее. Орлам мысли чижиков вряд ли интересны.
— Ушица? — делано удивился я, вытаскивая четвёртого ёршика, чуть поболее предыдущих. — С этого мальца?
— Этого? — Стельбов повернулся ко мне, пытаясь разглядеть улов. Делая вид, что пытаясь. Сумерки, разбавленные лунным светом, сводили попытки на нет. Добро бы щука в метр, или хотя бы в локоть, а ёршик в полпяди — его и при солнечном свете смотреть ни к чему. В речку его, в речку!
— Этого, — подтвердил я.
— Таких на уху сотню нужно, — сказал Андрей Петрович, — и то лишь для почина. Нет, уху, тройную московскую уху готовить мы будем из резерва.
— Меня смущает это «мы», — признался я. — Никогда не готовил ухи, ни тройной, ни двойной, ни даже одинарной.
— Я готовил. Раньше. После войны. Наловишь в озере рыбки, гранатой, и готовишь. Есть-то хочется. Горсть пшена, луковичка, зелень, какая найдется. Вку-у-усно, — протянул он с предвкушением.
— У нас есть горсть пшена? — спросил я.
— У нас есть всё. Готовить уху будет Володя, он хоть и молод, а толк в ухе знает, потомственные рецепты, от дедушки. Да он и готовит уже, видишь, костёр горит и светит? Настоящую уху на костре готовят, это первый секрет! На речной воде, это второй секрет.
— На речной? — с сомнением спросил я.
— Не бойся, тут вода чище водопроводной, пробы постоянно берут. С чего ей грязной-то быть, воде?
Ну, с чего, с чего… Промышленных загрязнений нет, а естественные? Нематоды, трематоды, мир паразитов велик и многообразен.
Хотя… Тройную уху готовят
Костёр в ночи был виден далеко. Манил.
— Да, небогат улов, — сказал Стельбов, глядя на красноперку в ведёрке. — Даже странно. Обычно здесь клёв — обо всём забудешь.
— Как у Белой скалы?
— Какой Белой скалы? А, вспомнил. Или там Чёрные камни были? Нет, здесь клёв натуральный, без обмана. Зачем обманывать самого себя? Рыба тут есть, много рыбы. Просто сегодня бастует она, рыба. Видно, погода меняться будет.
Я смотрел на небо и гадал, как она будет меняться, погода. Вернётся ли тепло, или осень — это всерьёз и надолго, до самого до декабря?
Других дум не было. Свойство рыбалки — вытеснять абстрактные тревоги, подменяя их заботами пустячными, но насущными. Я не крестьянин, живу в тепле, живу в сытости, какое мне, собственно, дело, когда придёт осень? Но рыбалка пробудила задремавшие инстинкты добытчика и выживальщика, и вот я озабоченно гляжу на лунную дорожку, что ведёт сначала в реку, а потом и в небо, и прикидываю: не придётся ли мне пройтись по ней, по лунной дорожке?
Придётся, рано или поздно. Но я не спешу, нет.
Подошел охранник, из младших по званию. В штатском, понятно. Подошёл и доложил, что ужин готов, и не изволит ли барин отведать ушицы? Ну, не совсем такими словами, но доложил.
— А это… Вечернюю принёс?
— Так точно, — ответил охранник, и из сумочки, что была у него в руках, достал флягу и завернутый в вощаную бумагу бутерброд: хлеб и малосольный огурчик.
Не понравилось мне это настолько, что скрыть неудовольствие я не смог.
— Мне доктор прописал, — стал оправдываться Стельбов. Не передо мной, что ему мнение чижика. Перед собой. — Главный наш специалист по сердцу, Евгений Иванович. Пятьдесят граммов, по мнению науки, укрепляет здоровье и продлевает жизнь! — и, не дожидаясь моего ответа, не нуждаясь в нём, он кивнул молодому охраннику. Тот отвинтил крышечку фляги, налил в неё содержимое, судя по всему, «Зубровку», и подал Стельбову. Без поклона, но как бы и с поклоном.
Не нравится мне это. Совсем не нравится. Не потому, что Андрей Николаевич вернулся к алкоголю, в конце концов, кому быть повешену, не утонет. Не нравится мне совмещение обязанностей. Если ты охранник, то и охраняй, если ты официант, обслуживай. А так, как сейчас, два в одном — никуда не годится. Охрана, готовящая принципалу уху — плохая охрана, даже если уха готовится по тайному семейному рецепту.
— Точно не хочешь? — спросил меня Стельбов.
— Точно не могу, — ответил я, и подсечкой сбил Андрея Николаевича с ног. Ловко получилось: во-первых, девочки меня чему-то, да научили, во-вторых, Стельбов этого совершенно не ждал. Врасплох я его застал.
Стельбов упал в одну сторону, сам я прыгнул в другую. Как смог, так и прыгнул, не обессудьте. Сместил цель. Секунду, а выиграл. Припал на колено, правое, и начал стрелять.
Сколько их там, под водой, не знаю. Ну да, лунная дорожка заволновалась, пузырьки поднимающегося воздуха образовали другие дорожки, скорее, стёжки. А высунулись из воды двое. Стреляют из автоматов, на вид странных, и звук непривычный. Какие-нибудь особые автоматы, подводные. Вот и оставались бы под водой. А раз высунулись, то высунулись.