Барометр падает
Шрифт:
После новостей пустили американский фильм. С субтитрами. Ковбои преследуют негодяев, защищают справедливость, наводят верной рукой порядок. Только вот прямыми обязанностями, то есть скотоводством, не занимаются. Некогда, при такой-то жизни.
Ковбои быстро наскучили, видел один фильм — видел все, и я вернулся на канал ГДР. Ан нет ничего, кончилось вещание. Ну, правильно, трудовому народу необходим здоровый сон. Право на отдых, включая отдых от телевизора — великое завоевание социализма. А при безудержном капитализме телевидение местами круглосуточное, да не одна программа. Сиди и смотри, а думать не нужно, за вас думает телевизор.
И
Какова цель операции? Показать, что я окружен друзьями. Плотно окружен. И потому могу быть совершенно спокойным.
Ну, а сломай я палец дружелюбному студенту, что тогда? Мигом из кустов появился бы рояль, то есть полиция, меня бы задержали, составили бы протокол. Затем Миколчук бы меня освободил, но я тогда уже был бы должником — и Миколчука, и немцев. Оно мне нужно? Оно мне не нужно. Хорошо, что я вовремя вспомнил и случай в Тбилиси, и наставления гуру Antonio Ilustrisimo: умение владеть собой важнее умения махать кулаками. Особенно если нет пистолета.
Но расслабляться не след. Сегодня была первая ласточка, или, учитывая время, первая совушка. Первая, но не последняя. Будут и ещё.
Я смотрел на далекие — не очень-то и далёкие — огни Западного Берлина. Действуют гипнотически.
И я начал видеть.
— Ищем, ищем, а был ли мальчик? — Кавеладзе курил по-барски, откинув голову, держа сигарету между указательным и средним пальцем, оттопырив мизинец. Жалуется, что сигаретки слабенькие, «Мальборо», презент союзников. То ли дело наша родная махорка! С одной затяжки прочищает мозги!
— Мальчик, несомненно, был. Наше дело — выяснить, что с ним стало сейчас, — ответил Юсупов.
Юсупов не курит, Юсупов пьёт чай. Наш, советский грузинский чай. Насыплет три чайные ложки в стакан, зальёт кипятком, накроет блюдцем, фарфоровым, из сервиза восемнадцатого века, подождет пять минут, и пьёт. А заварку жуёт. Такая у него привычка.
— А вы, товарищ капитан, что думаете по этому поводу? — спросил меня Кавеладзе.
— Моё дело не думать, моё дело выполнять приказания начальства. Пока не будет неопровержимых доказательств в пользу того, что Гитлер жив, Гитлер мёртв. И точка.
Кавеладзе и Юсупов разговорчики тут же прекратили. Пустые разговорчики, вредные разговорчики. Строить предположение, и подгонять под него факты — верный путь совершить ошибку. Нужно идти от фактов к предположениям, а никак не наоборот.
В октябре или ноябре готовится большой процесс над гитлеровскими главарями. Но неизвестна судьба самого Гитлера.
А что вы хотите? Люди стараются проявить себя перед нами с хорошей стороны, вот и сообщают о своих подозрениях. Иногда разобраться легко — когда Гитлер оказывается инвалидом, потерявшим руку в Первую Мировую, или дылдой метр девяносто четыре, или молодцем двадцати трех лет. А иногда и сложно: в Германии долгое время считалось особым шиком носить усы, а ля Гитлер, прическу, а ля Гитлер, и потому определенное сходство было. Особенно у художника из Кёнигсберга, Оскара Шмидта. Пришлось поработать, что было, то было. Документы? А что документы, неужели Гитлер не запасся бы надёжными документами? Отличие от плакатных портретов? Так мы знаем, как они пишутся, плакатные портреты, как ретушируются газетные фотографии: на портрете орёл, а в жизни пройдёшь рядом, и не заметишь. До поры не заметишь, а если объявят розыск, то каждого воробышка придётся разобрать, не орёл ли он.
Я что думаю — не вслух, не для записи, а чисто для себя. Я думаю, что Гитлер сбрил усы, изменил прическу на «под Котовского», нацепил на нос очки (у настоящего Гитлера зрение неважное), и живёт где-то неподалёку, представляясь беженцем. Сейчас беженцев миллионы, кто-то бежит с западной части в восточную, кто-то наоборот. И главное, начал он эту двойную жизнь не в мае, а загодя, может, с сорок четвертого года. Появлялся на день-другой, исчезал на месяц. И все знали, что в этом домике живет безобидный учитель рисования из… из Гамбурга, учитель, чей дом был разрушен летом сорок третьего, как и дома сотен тысяч других гамбургцев.
Но мысли эти я держу при себе.
Приказали искать — значит, будем искать! В Германии, в Испании, далее везде.
Юсупов хлопнул в ладоши:
— Всё, кончаем перерыв.
Вошёл очередной неравнодушный немец. Старый, но приличный костюм, очки, чистые туфли.
— Я Пауль Рихтер, профессор медицины, — начал он. Уже интересно.
— Я должен заявить со всею ответственностью: Гитлер не умер.
— Не умер? — беседу (не допрос, на этой стадии именно беседа) ведёт Кавеладзе: у него располагающая внешность и забавный, хотя и понятный, немецкий.
— Нет.
— А где он сейчас?
— Везде. Гитлер распался на миллионы микроскопических частиц! И каждая частица нашла своего носителя среди людей.
— Среди немцев?
— Среди немцев. И среди вас. Поэтому опасайтесь! Опасайтесь! Опасайтесь!