Барометр падает
Шрифт:
— Завтра начинаем. Меня не тревожить, все вопросы решает товарищ Миколчук, — сказал я отрешенно. Пусть видят: главный я, Адольф Андреевич — врио. Решает текучку административного плана.
Вообще-то мне игры в «кто главнее» не нужны совершенно. Просто настроение скверное. Не злобное даже, а злобненькое. Причина на поверхности — переутомление.
Ужин вышел необременительный ни для желудка, ни для кошелька.
И я решил прогуляться, как и вчера. С Женей Ивановым, для надёжности и контроля. Сказал ему, что через двадцать минут встречаемся в вестибюле.
Двадцать
Огляделся в зеркале. Болтается форма! ещё бы не болтаться, во мне сейчас шестьдесят один килограмм. До идеального турнирного веса не хватает девяти!
Сорвал я подготовку. Вернее, так получилось. То одно, то другое, то третье… В третьем классе, перед приёмом в пионеры, объясняли: пионерский салют означает «общественное выше личного!»
А ведь за матч потеряю ещё три-четыре килограммчика. Совсем лёгким на подъём стану. Налетит волшебный ветер, подхватит, и унесёт за океан, в далёкую страну Оз.
А я даже без Тотошки.
В назначенный срок я спустился в вестибюль. Лифты здесь шустрые, и с тридцать третьего этажа я спустился едва ли не быстрее, чем дома с восьмого.
Вместе с Женей меня ждала Алла. Сюрприз-сюрприз!
— Я тоже люблю гулять вечером, а одной мне страшно. Не прогоните?
Не прогнали, как прогнать?
И только подошли к выходу, как из лифта (лифт здесь открывается с бетховенскими звуками «К Элизе») выскочил доктор Григорянц.
— Тоже любите погулять перед сном? — любезно осведомился я (любезно не спрашивают, любезно именно осведомляются).
— Безусловно! Получасовая прогулка заменяет таблетку радедорма!
— А часовая — целых две, — поддержал я доктора. — Что ж, трое составляют консилиум, а четверо — и подавно.
И мы пошли группой, вчетвером.
Нет, я совсем не против своей компании. Особенно ночью и в чужом городе. Возможны провокации, твердит Миколчук, и я знаю, что это не пустые пугалки. Германия, конечно, в нашем лагере, лагере мира и социализма, но и здесь есть несознательные граждане, мечтающие о реванше и рисующие ночами мелом «88» на стенах и заборах. Не говоря уже об криминале, которого немного, но одинокому путнику много и не нужно. А когда вчетвером — это же совсем другое дело. Четверо — это прямо как мушкетеры! Женя и доктор Григорянц должны, думаю, иметь специальную физподготовку? Должны! Алла — мастер спорта по волейболу, а что такое волейбол? Мгновенная реакция и хлёсткие удары — это мне Пантера объяснила. Получается, я — слабое звено. Заграница, она и есть заграница, пистолет остался дома. Три-четыре подлых приёма я знаю, девочки научили, но одно дело тренировка, другое — улица. Ничего, может, ещё никого и не встретим.
Ночной Берлин похож на ночную Москву отсутствием ночной жизни. Хотя сегодня и пятница, завтра выходной, но на улицах малолюдно, автомобилей мало, заведений, где можно хорошо провести ночь, не видно. Возможно, и есть
И вот мы идём, Женя Иванов пытается шутить, Алла Георгиевна пытается смеяться, доктор Григорянц с интересом смотрит по сторонам, я тоже глазею.
Навстречу шумная группа, шесть человек, трое парней, три девицы, лет двадцати, двадцати двух. Идут, заняв весь тротуар. Ну, мы тоже.
Остановились друг против друга. Под фонарем — здесь их не так и много, фонарей. Нет сплошного светового пространства, экономят немцы.
Один из них ткнул пальцем в букву «Д» на моей «Олимпийке»:
— Что это?
Не совсем ткнул, палец остановился в вершке от груди. Один из подлых приемов, заученных мной, — схватить за палец и резко вывернуть на разгиб, вывихнуть, а удастся, так и сломать. Сразу, без угроз, без промедлений.
Но я вспомнил Тбилиси.
— Д — значит Динамо!
И тут началось! Парни завопили, девицы загалдели и полезли обниматься.
— О! Динамо!
Оказалось, болельщики, и сегодня берлинское «Динамо» победило «Магдебург». А вообще-то они студенты, физики и лирики.
Узнав, что мы из Союза, они очень мило спели хором по-русски:
Дружба, фройндшафт это корошо!
Дружба фройндшафт не запрещено!
Четыре раза!
Что делать? Пришлось ответить арией Тангейзера из первого акта. Ночь, место тихое, отчего бы и не спеть? К тому же я был в голосе.
— О, Вагнер, Вагнер! — и все зааплодировали. Сначала немцы, а потом уже и наши.
Мы немного погуляли вместе. Пели «Подмосковные вечера», «Катюшу» и — «Ленинские горы». Немцы начинали, мы подхватывали.
Увы, нам нужно было возвращаться.
— Товарищу Чижику завтра, то есть уже сегодня, играть важную партию, — по-немецки объяснил Женя. Как я и думал, немецкий у него академический. Почти школьный.
— О! Чижик! Чемпион!
И на прощание, уже на ступенях гостиницы, они очень мило спели:
Чижик, Пыжик, кте ты биль! На Фонтанке фотку пиль!
Я прямо растрогался.
Расстались по-приятельски, Алле даже дал телефон тот самый, кому я едва не сломал палец.
В номере я сидел в темноте, дожидаясь часа. Это в Берлине будет час, а в Сосновке все три. Время кошмаров. Лучше полчасика пободрствовать, зато потом спать спокойно.
Ночной Берлин подо мною как световая паутинка. Здесь реденькая, а дальше — густая. Западный Берлин электричества не жалеет, иллюминация, думаю, из космоса видна.
Понятно, заманивают, завлекают. Капитализм, ночная жизнь кипит, нехорошие излишества цветут пышным цветом, бегите к нам, будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин!
Я включил телевизор, опять советский, опять «Рубин», как в Польше. В экспортном исполнении.
По первой программе — «Aktuelle Kamera», это местное «Время». Рассказывали о визите Хонеккера. Сегодня он побывал в Ленинграде. Возложил венок на Пискаревском кладбище.
Переключил на западный канал. «Tagesthemen», опять новостная программа, эта побойчее, и о Хонеккере ни слова. Зато показали нас с Карповым! И Аллу тоже. Интересно, смотрит она телевизор, нет?