Барометр падает
Шрифт:
«Волшебная гора», книга, что я купил у букиниста, обогатила меня новыми словами и оборотами, вот я и подумал, что буду говорить, как говорил человек того времени. Немного старомодно, немного книжно, но пусть: я же не в разведчики собираюсь. Я собираюсь сотворить немецкую индивидуальность в голове советского человека.
После пикника я стал задумываться и грустить. Что это за жизнь, всё под пулями, да под пулями? Убьют ведь. Как убили Сергея Никифорова, русского, двадцати четырех лет, кандидата в члены КПСС, закрывшего собой Стельбова.
Прогоняя грусть, я зашёл в Дом Кино, где шла неделя исторического кино. Попал на фильм «Второй и последний», о кайзере Вильгельме. Искусствовед перед сеансом коротенько рассказал историю создания: фильм снимали в сорок четвертом году, в Германии, и, несмотря на войну, вышло очень даже неплохо. Играющий Вильгельма Второго, Карл Шлоссер, ответственно подошел к роли: изучал литературу, смотрел кинохронику, слушал грампластинки с речами кайзера, в общем, перевоплощался с немецким старанием. И, по мнению современников, ещё помнящим реального кайзера, это ему удалось.
И я решил тоже преобразиться. Нет, не в кайзера, а в артиста, играющего роль кайзера, в Карла Шлоссера. Симулякр, кажущееся изображение кажущейся луны. То бишь Вильгельма Второго, германского императора и короля Пруссии.
И я постарался. Фильм «Второй и последний» я посмотрел трижды. Нет, я не копировал Шлоссера, но кое-что перенял. Манеру речи. Пластику. Мимику. Кайзером Шлоссером я буду только тогда, когда говорю по-немецки, этого довольно.
Пришло время проверить, насколько успешна я воплощаюсь.
Осмотрев номер, я потребовал начальника отеля. Даже не потребовал, а повелел ему явиться. Незамедлительно! Вспомнил польский опыт, не без того.
Таких русских тут явно не ждали. И прибежал не директор, но его заместитель. Я поставил ему на вид неполное служебное соответствие: он мне (представить только, мне) предлагает жить в каморке для слуг! Какой позор для отеля! Какой позор для Германии! У вас есть револьвер? Надеюсь, вы знаете, что нужно делать в таких случаях?
Заместитель не застрелился лишь потому, что револьвера у него не было. Он робко попросил позволения воспользоваться телефоном, и через две минуты в номере был уже директор собственной персоной.
Я стоял у окна, и сокрушался:
— Позор, позор! Неужели трудно понять, что величие отечества (я сказал — фатерлянда) начинается с вас, с простых людей! И вами же кончается! — левую руку я спрятал за спину, а правой рисовал в воздухе хрустальный замок. Нет, не кайзер. Но что-то от кайзера есть. Директор проникся.
И вот я торжественно переезжаю. На тридцать третий этаж.
«Тридцать три коровы, тридцать три коровы», напеваю я, но молча. Про себя. Я и так поразил берлинцев в самое сердце, один мой чемодан несёт коридорный, второй — заместитель директора, а портфель я доверил самому директору.
Процессия привлекла внимание наших, и Миколчук вместе с Женей Ивановым так и застыли. Потом опомнились, но поздно —
Новый номер, точнее, апартаменты я счел достойными себя. Три комнаты — гостиная, кабинет и спальня. Плюс ванная комната — с настоящей ванной, а не с одним только душем, как в номерах двенадцатого этажа. В этих апартаментах останавливался сам Дин Рид, торжественно возвестил директор отеля.
Дин Рид в плохом номере останавливаться не станет, Дин Рид себе цену знает, Дин Рид видел мир, и мир видел Дина Рида. Что годится Дину Риду, годится и мне. И я величаво наклонил голову. Беру.
После небольшой суеты меня оставили одного, но ненадолго: пожаловали Миколчук и Женя Иванов. Переводчик с польского, ага.
— Это… Это что такое, Михаил Владленович? — спросил с порога Миколчук, с трудом сдерживаясь.
— Заходите, заходите, — радушно позвал я. — Чувствуйте себя как дома. Желаете пива? Или, может быть, водочки? Наша водка, родная, «Столичная». Не стесняйтесь, раз уж пришли, — и я показал на бар, что стоял у стены. Там и в самом деле были и пиво, и водка, и кока-кола, но я велел поставить пару бутылок минералки, «боржома», а не найдется «боржом» — что-нибудь местное.
— Вы же понимаете, что такие дела необходимо согласовывать, — продолжил Миколчук.
— Это мой номер, — ответил я.
— Что — ваш номер?
— Вы спросили: что это такое. Я ответил.
— Но почему вот так?
— А как, Адольф Андреевич? Зачем ненужные сложности? Дело решилось сразу, и к моему удовольствию, чего же ещё надобно?
И я запел:
Когда взойдешь на Ленинские горы,
Захватит дух от гордой высоты.
Во всей красе предстанет нашим взорам
Великий город сбывшейся мечты!
И продолжил прозою:
— Тут хоть и не Ленинские горы, но дух тоже… захватывает. Только поглядите!
Вид и в самом деле шикарный. Тридцать третий этаж — это примерно сто метров от земли. Высоко сижу, далеко гляжу. Апартаменты выходят на западную, чего только не увидишь! Тут тебе и телебашня, и река Шпрее, и собор, и много-много чего ещё. Среди прочего — вид на Западный Берлин.
А прежний номер выходил на восток. Нет, тоже неплохо, но ни телебашни, ни собора.
Миколчук же смотрел без восторга.
— Это же дорого! Это очень дорого — такой номер! Я узнавал…
— Погодите, погодите! Не вы ли сказали, что у меня командировочные по министерской ставке?
— Да, но… Ведь у нас команда, и… — он замялся.
— Команда, хорошо. И что из этого следует?
— Деньги идут в общий котёл, так мы решили — не утерпев, подсказал Женя Иванов. Искренний он человек, переводчик Иванов.
— Мы — это кто? — осведомился я тем тоном, который обычно называют ледяным.