Барон Маннергейм в 52-м драгунском (18-м гусарском) Нежинском полку. Азиатская экспедиция 1906–1908

Карский Александр Александрович

Барон вернулся из Владивостока в Харбин 3 ноября, после чего направился в Мукден, куда прибыл 9 ноября. То, что этот путь тогда был неправдоподобно долог, подтверждает и очерк хорунжего А. Н. Панчулидзева «Война с Японией», публиковавшийся в «Пажеском сборнике» в 1907–1908 годах. Прикомандированный к 52-му драгунскому Нежинскому полку хорунжий выехал из Харбина 7 ноября. Он вспоминает:

«Медленность сообщения между Харбином и Мукденом во время минувшей кампании памятна всякому, кому по своим ли делам или по казенной надобности пришлось хоть раз воспользоваться услугами Восточно-Китайской ж. д. для путешествия между этими городами. И на сей раз поезд доставил меня в Мукден лишь вечером на пятые или шестые сутки…»

Начиная с 8 октября, вот уже больше месяца, 52-й драгунский

Нежинский полк стоял в деревне Эльтхайза, в окрестностях Мукдена, где тогда находилась Главная Квартира. Направляющиеся в полк обычно следовали вдоль железной дороги на юг до станции Коулоуцзы (здесь располагался штаб XVII корпуса), а оттуда, повернув на запад и преодолев еще 6 верст, добирались до нужной деревни. Этот же путь проделал и барон. Комендант вокзала, указав прибывшему драгунскому подполковнику, где находятся его денщик и лошади, выделил ему для багажа двухколесную арбу и упряжную четверку.

Барон записал в дневнике:

«Я отправился в часть, которая размещалась в 2 1 километре к югу от Мукдена, сев на Талисмана, а двое моих солдат ехали на Брудасе и Арбусе. Ехали на рысях, чтобы до наступления темноты быть в штабе 17-го корпуса».

Выделенные солдаты-проводники помогли добраться от штаба до деревни Эльтхайза. Вот какой она предстает со слов А. Н. Панчулидзева:

«Дер. Эльтхайза была расположена на левом берегу реки Хунхэ, верстах в 1 6-ти к юго-западу от Мукдена. Она отличалась тем от прочих китайских деревень, что фанзы в ней не были расположены по обеим сторонам одной или нескольких улиц, а, наоборот, стояли отдельными группами вокруг большой площади, среди которой стояла маленькая кумирня. Эти группы фанз, похожие на хутора, были расположены как бы рядами. Таких рядов было два. В восточном ряду, наиболее удаленном от реки, стояли в четырех группах фанз 3-ий эскадрон, штаб полка, 1 – ый и 4-ый. В западном ряду, ближайшем к реке, помещались в двух группах фанз 5-ый и 2-ой эскадроны. Один из эскадронов попеременно находился на летучей почте. В ноябре на постах летучей почты стоял 6-ой эскадрон…»

Далее А. Н. Панчулидзев вспоминает, как, войдя в фанзу, занятую штабом полка, он застал за обеденным столом командира полка полковника П. А. Стаховича, подполковника В. В. Нарбутта, полковника С. П. Ванновского, полкового адъютанта поручика И. В. Бранда 1-го, священника о. Владимира Колосова, врача Холодилова и ветеринара Исполатовского, полкового делопроизводителя Васильева и ординарца командира полка вольноопределяющегося Аппеля. Подполковник барон Маннергейм, прибывший в полк, как отмечено в его «Послужном списке», 1 0 ноября, очевидно, застал и китайскую деревню в том же виде, и компанию в штабе полка в том же составе. Он записал:

«Командир принял меня дружелюбно и представил присутствующим офицерам, среди которых был полковник Сергей Ванновский, мой товарищ по кавалерийской школе. Скоро пришел ротмистр Дараган, командир 2-го эскадрона, с которым мы направились в эскадрон».

Период с середины ноября почти до конца года, когда 2-я Отдельная кавалерийская бригада находилась в резерве, барон в своем дневнике отмечает как весьма нудный и бессодержательный:

«Жизнь крайне однообразна. Газеты получаем крайне нерегулярно, полное отсутствие книг… Жизнь в нашей фанзе начинается поздно… беспорядок царит до 1 2 часов… Я обычно пытаюсь избежать утреннего беспорядка и выезжаю сразу на верховую прогулку… День оканчивается ужином в восемь часов, который продолжается до поздней ночи как громкоголосая общая вечеринка».

А в «Мемуарах» пишет:

«Моральное состояние армии падало, участились пьянки. Лень, безразличие и всевозможные злоупотребления были характерны для всех войсковых подразделений, что еще больше добавляло расслабленности».

А. Н. Панчулидзев в своем очерке дает не столь безотрадную картину. Правда, водка и закуски в его повествовании возникают, но ситуация при этом не драматизируется. Наоборот, бодрый тон молодого хорунжего (в драгунском полку ставшего корнетом) подводит к выводу, что Нежинцы обжились в деревне Эльтхайза основательно, прочно: и обогреться сумели, и прокормиться.

«Продукты приобретались

частью на месте, частью во время фуражировок, но большей частью привозились из Мукдена, где покупались или в вагонах-лавках экономических обществ – Гвардейского и Московского, или же в самом городе, в лавках маркитантов, греков и особенно армян, которых наехало видимо-невидимо. Обыкновенно закупки производились тем из офицеров или вольноопределяющихся, который ехал в Мукден. В Мукден ездили часто, почти всегда верхом. В тех случаях, когда предполагалось захватить с собой много вещей, которые разложить по кобурам было бы невозможно, снаряжалась двуколка. Жаловаться было бы грешно, мы ели хорошо, а принимая во внимание, что полоса, занятая нашей армией, была настолько разорена, что в ней трудно было сыскать хотя бы пару яиц, можно сказать, что мы питались сравнительно роскошно…»

Так протекала жизнь после тяжелых летних и осенних боев. Армия залечивала раны и набиралась сил. Но в это самое время в 3 50 верстах южнее истекала кровью крепость Порт-Артур. Было уже ясно, что армия не сможет прийти ей на помощь. Вероятно, этим и было вызвано неудовольствие барона Маннергейма, проскальзывающее в его записях той поры.

5. Ординарец граф Кирилл Канкрин

Подполковник барон Маннергейм взял себе в ординарцы младшего унтер-офицера из вольноопределяющихся, выпускника престижного столичного Императорского Александровского лицея графа Кирилла Канкрина.

О графе Кирилле Канкрине в литературе рассыпано много неточных сведений. Через Интернет распространяются фантастические предположения о его возрасте: многие полагают, что в действующую армию он попал в 1 7 лет, хотя в Российской Империи молодых людей призывали с 2 1 года. Путаницу вносят генеалогические сайты, сообщая, что он появился на свет, якобы, во втором браке камергера графа Ивана Викторовича Кан-крина. Род Канкриных не очень древний, но достойно послуживший России. Родоначальником его считается Иоанн-Генрих Канкрин (1 71 0–1 768), бургмейстер, устроивший рудные заводы в Гессен-Касселе и Гессен-Дармштадте. Его сын Франц-Людвиг фон Канкрин (1 738–181 6), видный ученый-техник, приглашенный в Россию графом П. А. Румянцевым-Задунайским, долгие годы служил директором Старорусского соляного завода, был членом Горного совета, являлся автором многих научных трудов. Но наиболее известен сын Франца-Людвига, граф Егор Францевич Канкрин (1 774 – 1845), генерал от инфантерии, министр финансов России в 182 3–1844 годах (возведен в графское достоинство в 1829 году). Будучи генерал-интендантом русской армии в 181 2–18 14 годах он обеспечил ее продовольственное снабжение, добившись при этом многомиллионной экономии средств, спасшей страну от финансового дефицита. Конечно, потомство уже не могло сравниться с ним по заслугам и славе, но, можно сказать, род не деградировал, не выродился. Дед Кирилла Канкрина, граф Виктор Егорович Канкрин (182 5– 1882), дослужился до гвардейского полковника. И, наконец, граф Иван Викторович Канкрин (1860 г.р.), отец Кирилла, был довольно крупным государственным деятелем. Кстати, начинал он свою службу также вольноопределяющимся, в 8-м уланском Вознесенском полку, участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов. Оставив военную службу, избирался гласным уездного и губернского земств, предводителем дворянства и почетным мировым судьей Александровского уезда Екатиринославской губернии (где был землевладельцем). Затем очень успешно служил при Высочайшем Дворе: камер-юнкер (1894), камергер (1898), с 1902 года был уже в должности шталмейстера. Одним словом, ординарец барона К. Г. Э. Маннергейма имел славную родословную.

Важные сведения удалось обнаружить в фондах Центрального государственного исторического архива Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб). Сохранились полные списки и, частично, личные дела всех окончивших Императорский Александровский лицей в 1904 году. Правда, многие документы – копии метрических свидетельств, грамоты и свидетельства о дворянстве, формулярные списки отцов – выпускники забрали с собой. Но остались прошения, заявления, копии аттестатов и служебная переписка – и этого вполне достаточно для установления основных вех жизни интересующих лиц. Имеется и специальное дело, целиком посвященное лицеистам-добровольцам: «Отправление воспитанников 60-го курса на Русско-японскую войну».