Барон в юбке
Шрифт:
Стих жуткий, непрерывный рев ‘- Барра!’ закончивших свое выступление кметей. Бойцы, лица которых обильно укрывают бисеринки выступившего пота, застывают, отдав честь своему господину подхваченным у вдоволь навертевшегося среди квартировавших в Кале Варуш преворийских вояк, легионерским жестом.
Над полной впечатления толпой зависает на миг гробовая тишина… и взрывается тут же громом восторженных воплей. Как ни странно, громче всех, по-мальчишечьи размахивая над головой беретом, радостно вопит тот самый, пять минут назад скептически настроенный,
Пир был в самом разгаре, когда к володарю бочком, стараясь привлекать как можно меньше внимания у пирующих, протиснулась древняя старуха. Приблизив свои тронутые печатью глубокой озабоченности губы к склоненной во внимании голове, она что-то чуть слышно шепнула ему в ухо. Лицо лана Ассила, расцвеченное одной из редких его лучезарных улыбок, вмиг посуровело, тонкие брови вытянулись в насупленную ниточку. Извинившись перед сидевшей по правую руку леди Миорой, он поднялся и проследовал за знахаркой.
По рядам пирующих горьким шелестом пронесся тихий шепот:
– Стражу плохо…
Низко склонив голову, дабы не разбить лоб о притолоку, покинувший пир володарь, сопровождаемый старухой-ведуньей, ввалился в ее избушку.
В махоньком помещении царил сизый сумрак, разгоняемый лишь чадящим отсветом тусклой масляной лампадки и наполненный густым туманом от чадящих в курильнице обеззараживающих травок и корешков.
От режущего глаза и свербящего горло дыма постоянно хотелось прокашляться и потереть раздраженные глаза. Подслеповатый от обильно источаемых в этом чаду слез, взгляд Ле Грымма с трудом различил скорчившуюся у постели больного маленькую фигурку добровольной сиделки.
При виде володаря, лицо девочки, что, закутавшись в бабкин кожух, неусыпно оберегала покой своего спасителя, тронула легкая улыбка. Посторонившись, она уступила место у изголовья раненого.
Цепляя головой низкие стропила бабкиной избушки, Ле Грымм приблизился к постели больного. Теперь, когда лан Ассил стал рядом, поистине великанские габариты Гримли-молчуна стали заметны еще разительнее. Очень рослый по меркам этого мира – на полторы-две головы выше взрослого мужчины, на фоне лежащего на смертном одре гиганта, володарь казался невысоким, стройным юношей.
Стянув с руки перчатку, он бережно откинул край кошмы, укрывавшей бьющегося в лихорадке лесовика.
Тот был совсем плох – от когда-то могучей фигуры остался лишь огромный, обтянутый пергаментно-желтой кожей костяк, продолжавший чудом цепляться за жизнь. По телу, сплошь испещренному рубцами давно заживших шрамов, изредка пробегала мелкая дрожь. Безжизненно свешенная с ложа рука, выпавшая из-под кошмы, была мертвецки холодной. Даже не склоняясь к груди раненого, можно было слышать тихий, клокочущий звук при дыхании.
Озабоченный Ле Грымм обернулся к знахарке:
– И давно с ним так?
– Да почитай с самого обеда, болезный, трясется весь, хрипло дышит – прошамкала старая.
– А все мои средства – она растерянно развела руками –
Изможденное двумя неделями бдения у постели балансирующего на грани жизни и смерти пациента, сильно сказалось на ведунье – и так продубленное и прокопченное в парах и дыму лекарских зелий и варев лицо бабки теперь и вовсе здорово смахивало не то на рожу незнамо как восставшей из гроба мумии, не то на печеное яблоко.
Под причитания разуверившейся в своих целительских способностях бабки, Ле Грымм отогнул край пропитанной отваром трав повязки и деловито продолжил осмотр поджившей раны.
– Ох, беда, беда… Он ведь уже совсем было на поправку пошел, а тут, как назло – лихоманка… Изведет проклятая ясновельможного лана, как пить дать, изведет… – совалась на неприличествующие положению, старушечьи причитания знахарка.
– Не каркай, ведьма! – по-петушиному взвился толокшийся поодаль в проходе старик Удат – не пришло его время еще, ведь правда, господине?
Господин же, закончив исследовать тщательно вымытыми перед осмотром пальцами немного вспухшие края раны, прощупал пульс на руке Молчуна и вытер руки о поднесенный рушник.
– Зря ругаешь себя, бабушка: за это время ты совершила настоящее чудо – так заживить проникающее ранение грудной клетки…
Он встал:
– В сравнении с тем, что у него до этого было, это состояние – пустяк, всего лишь слабость. А лихоманку – так ее у меня на родине испокон веков банькой лечат, и с этой мы так же сладим… И проветрите, пожалуйста помещение – у вас тут такой чад, что и здоровым мужикам впору закашлять…
Он обернулся к неслышной тенью следовавшему всюду за ним Црнаву:
– Вот как раз повод наши ‘термы’ опробовать – отправь парней, пусть растопят.
Белоголовый кузнец послушно кивнул, сверкнув в сумраке цыганскими бельмами:
– Считайте, что все уже исполнено, господин.
***
Пол часа спустя, не смотря на поздний час, у огромного, приземистого сруба общественной бани, выстроенной по приказу господаря, собралось, наверное, все взрослое население. Из забранных пузырем окошек лился яркий свет полусотни развешенных внутри по стенам светильников, освещавших центральное помещение с двумя бассейнами горячей и холодной воды.
Еще в самый первый день своего пребывания в Млинковке, Ле Грымм заприметил бьющий прямо из под скалы на окраине деревни, горячий источник. Смешиваясь в небольшой каменной чаше, выбитой с журчащими струями низвергавшегося сверху со скал водопада, воды источника образовывали мелкую теплую купель. Вот в ней-то, не смотря на уже довольно прохладную погоду на улице, а, может именно из-за нее, словно японские снежные макаки в поисках тепла, днями напролет мокла голопузая деревенская ребятня.
При вступлении ‘в должность’, свежеизбранный хозяин деревни распорядился приспособить сей подарок природы для нужд всей общины, и вскоре над источниками вырос настоящий банный комплекс.