Башня Рассвета
Шрифт:
— Расскажи истории о Фэ, если ты знаешь их, — предложила Борте, — О принце Фэ, которого ты встречала.
Несрин покачала головой:
— Я не знаю ни одну из них — и я не знаю его так хорошо, — когда Борте нахмурилась, Несрин добавила:
— Но я могу спеть для вас.
Тишина.
Хоулун отложила свой точильный камень.
— Песня была бы оценена, — хмурый взгляд на Борте и Сартака, — так как ни один из моих детей не может петь в тон, даже чтоб спасти свою жизнь, — Борте закатила глаза, но Сартак склонил голову в извинении с кривой ухмылкой
Несрин улыбнулась, несмотря на то, что сердце колотилось из-за ее смелого предложения. Она никогда по настоящему не выступала для кого-то, но это… Это было не столько выступлением, сколько желанием поделиться. Она долго слушала ветер, шепчущий снаружи пещеры, остальные сидели тихо.
— Это песня Адарлана, — сказала она наконец. — С предгорий к северу от Рафтхола, где родилась моя мать, — старая знакомая боль сдавила ее грудь. — Она пела мне ее, прежде чем умерла.
В стальном взгляде Хоулун мелькнуло сочувствие. Но Несрин бросила взгляд на Борте, когда говорила, заметив, что лицо молодой девушки необычайно мягко — она смотрит на Несрин так, как будто никогда не видела ее раньше. Несрин едва заметно мягко кивнула ей.
Это груз, который несем мы обе.
Борте ответила небольшой тихой улыбкой.
Несрин снова прислушалась к ветру. Позволив себе вернуться в свою довольно маленькую спальню в Рафтхоле, позволив себе почувствовать шелковистые руки матери, гладящие ее лицо и волосы. Ей так нравились рассказы отца о его далекой родине, о ракинах и повелителях лошадей, что она редко спрашивала о самом Адарлане, несмотря на то, что была ребенком обоих земель.
И эта песня ее матери… Одна из немногих историй, которые она имела, в той форме, которую она любила больше всего. О ее родине в лучшие дни. И она хотела поделиться этим с ними — этим проблеском того, чем снова могла стать ее земля.
Несрин прочистила горло и сделала глубокий вдох.
И затем она открыла рот и запела.
Треск огня был ее барабанами, голос Несрин заполнил горный зал Алтун, пробираясь сквозь древние колонны, отскакивая от резного камня.
Она чувствовала, что Сартак сидел неподвижно, чувствовала, что его лицо не было суровым или смеющимся. Но она сосредоточилась на песне, на этих давних словах, истории о далеких зимах и пятнах крови на снегу; это была история о матери и ее дочерях, о том, как они любили, сражались и заботились друг о друге.
Ее голос взлетал и падал, смелый и изящный, как ракин, и Несрин могла поклясться, что даже воющие ветра остановились, чтобы послушать.
И когда она закончила, на сверкающей, высокой ноте весеннего солнца, раскинувшегося на холодных землях, когда тишина и потрескивание огня снова заполнили мир….
Борте плакала. Тихие слезы текли по ее красивому лицу. Рука Хоулун была плотно обернута вокруг внучки, точильный камень отброшен. Рана все еще заживает — у них обоих.
И, может быть, у Сартака тоже, потому что его лицо выражало печаль. Горе и трепет, и, возможно, что-то бесконечно более нежное, когда
— Еще одна история для рассказа о Стреле Нейта.
Она снова наклонила голову, с улыбкой приняв похвалу остальных. Фалкан хлопал так, как только мог, и потребовал еще одну песню.
Несрин, к ее удивлению, угодила им. Счастливая, яркая горная песня, которой научил ее отец, песня стремительных потоков среди цветущих полей диких цветов.
Но даже когда наступила ночь, пока Несрин пела в этом прекрасном горном зале, она чувствовала взгляд Сартака. Отличающийся от всех взглядов, которые он ей когда-либо дарил.
И хотя Несрин говорила себе, что должна отвести взгляд, она этого не сделала.
* * *
Несколько дней спустя, когда Фалкан полностью исцелился, они осмелились отправиться к трем другим сторожевым башням, которые обнаружила Хоулун.
Они ничего не нашли в первых двух, которые были достаточно далеко и требовали отдельных вылазок. Хоулун запретила им устраивать лагерь в дебрях, поэтому, чтобы не испытывать ее гнев, они возвращались каждую ночь и оставались на несколько дней, чтобы позволить Кадаре и Аркас, сладкому ракину Борте, отдохнуть от тяжелого давления.
Сартака раздражало одно только присутствие оборотня. Он смотрел на Фалкана так же осторожно, как это делала Кадара, но по крайней мере пытался время от времени с ним разговаривать.
Борте, наоборот, завалила Фалкана бесконечным потоком вопросов, в то время как они прочесывали руины, которые были немногим больше, чем каменные валуны.
«Каково это быть уткой, грести под водой, но очень плавно скользя по поверхности?»
«Когда вы едите в форме животного, все мясо усваивается вашим желудком человека?»
«Приходилось ли вам из-за этого ждать после того, как вы поели в форме животного, перед превращением обратно в человека?»
«Вы испражняетесь как животное?» Последний, по крайней мере, вызвал резкий смех Сартака. Даже учитывая, что Фалкан покраснел и не стал отвечать на вопрос.
Но, посетив две сторожевые башни, они ничего не нашли: почему они были построены и с кем сражались эти древние стражи — или как они победили их.
И покидая одну башню… Несрин подсчитала дни и поняла, что три недели, которые она обещала Шаолу, закончились.
Сартак тоже это знал. Он разыскал ее, когда она стояла в одном из гнезд ракинов, любуясь птицами, отдыхающими, чистящими перья или летящими. Она часто приходила сюда в более спокойные часы, просто чтобы наблюдать за птицами: их проницательный интеллект, их любящие узы.
Когда он появился, она прислонилась к стене рядом с дверью. В течение нескольких минут они стояли, наблюдая за брачной парой, которые терлись носами друг с другом, прежде чем один прыгнул к краю массивной пещеры и прыгнул вниз в пустоту.