Башня спящих голосов
Шрифт:
Я помню эту чёртову квадратную комнату, с голубыми обоями в трещинку. Комнату без двери, с дырой и порогом, стенка, мол, тонкая, перегородка, на обоях, на соплях удержится. Нет, не удержится, дверь не удержится. А я заперта, и выть хочется. Выть. Прямо в эту стену, пусть треснет, проклятая, грохнется на родительский диван. Стол, лампа, кровать. Скатанный ковёр, привален к шкафу, невымытый светлый пол и обои на потолке топорщатся, мы их сами клеили в прошлом году, придавили люстрой, пенопластовыми галтелями. Так сойдёт.
В Башне потолков не было, сколько не всматривайся, только тьма,
***
Мы шли вдвоём. Парк спал, непричёсанный, то ли зимний, то ли осенний: кучки грязного снега за бордюрами, голые деревья, всё коричнево серое, застывшее, схваченное легкое изморозью, волосы под шапкой, чёлка лезет в глаза.
«Ты же знаешь, это… бывает», – говорит папа Женя. Он устал, у него перерыв, у меня билет на электричку в две стороны. Электричка через час.
«Знаю».
Будто кому-то легче от моего знания.
Дома тепло, бабушка топит. В парке промозгло и сыро, ботинки промокли, на правом сломался замок.
«Ты сдала?»
«Сдала», – отвечаю. В зачётку не ставили, у нас теперь электронные. Молчим. Небо на западе проясняется. Из-под непроглядного серого появляется бирюза. Странно даже, прогноз обещал дождь, а оно вот как распогодилось. Дождь лучше бы подошёл.
«Скажешь бабушке? Мне сказать?»
Что ты, папа, я взрослая. Я киваю, скажу мол, скажу.
Мы подходим к воротам, охранник устало хмурится, поправляет рацию. Не хочу домой. В новой куртке холодно. На всё воля господа. Не пойду домой. На прощание папа Женя обнимает меня, прислоняя куртку к куртке, он шепчет, что я умница, всё делаю правильно, хорошо держусь. Я б поспорила, но выйдет хлопотно. Он отходит, становится под светофор. Красный, красный. Мигают человечки. Красный, красный. Восемнадцать секунд. Девятнадцать мне кажется. С днём рождения. Красный, красный. Погас. Папа Женя спешит, ему ещё надо купить себе кофе. Мне ещё надо… но я не хочу.
Я вернулась, я шла аккуратно и быстро, я вышла всё к той же белой двери. Вот она полукруглая, окована светлым металлом – серебром, а может оловом.
«Эй, вы слышите? Вы звали меня? Если звали, прошу, ответьте!»
Бессмысленно.
«Я уйду. Уйду, слышите?» – можно было этого и не говорить, всё одно в пустоту кричать. Пустота научена лишь молчать.
Открывайся, дверь. Коль нет здесь никого, то…
Я проснулась февральским утром сырым и колючим. В такое время непросто поверить, что скоро весна. Я вышла куда-то, закутавшись в куртку, запутавшись в юбках. Я всё в Башне, здесь слышится арфа. Здесь шорохи, тени ведут хоровод.
– Что тебе снилось, девочка, в этот тревожный год?
– Мама.
– А где она, твоя мама?
– Не здесь.
– А где ты, девочка?
– В Башне. А кто вы?
– Голос.
– Почему я не вижу?
– Некого.
– Почему вы говорите со мной?
– Ты нам поможешь. Ты Мирианна!
– Мирианна.
– Наши голоса украл бог. Он запер нас. Он ненавидит нас.
– Светлоокая! – нараспев загудели бесплотные. – Светлоокая.
– Помоги нам. Только ты можешь свергнуть бога! Одной тебе под силу освободить нас!
– Мирианна! – обезумело эхо. – Он усыпил нас, Мирианна. Он не имел на это право!
– Помоги!
Я зажала уши руками, не в силах терпеть этот гул. Нужно как-то выйти, сбежать отсюда. Бог… голоса…
– Там на вершине Башни! Там…
Чёртова дверь.
– Там…
Не открывается.
– Мирианна!
Тут же должна быть, обязательно должна быть другая. Должна быть. Эхо шумело, звало меня, что-то дикое грохотало в глубине коридора.
В тяжелом каменном безвременьи
В потоке разноцветных дней
Мне голос был, он звал из темени
Искал он помощи моей.
Кружили образы бесплотные,
Неся дремоту и печаль.
Вот тень моя из страхов соткана.
И мне не жаль, нет, мне не жаль!
Моей тоски и глупой памяти,
Что не устанет повторять.
Коль не забыть, оставлю запертой.
Нет сил прощать, нет сил прощать…
Чужие думы да желания –
Наряды лжи и немоты.
Я не хочу опять, как правильно,
Но всюду белые цветы
Коврами стелются душистыми.
Я не желаю вспоминать.
Я ухожу, и взглядом пристальным
Никто не будет провожать.
Камни стелились; бежали во тьму коридоры, они будто бы, будто вырастали за крохотный миг до того, как я успевала шагнуть. Папа Женя остался в парке. Я не приехала домой. Я в Башне спящих голосов.
Глава 2
Птичья комната
Зачем кричать, когда никто не слышит
О чём мы говорим…
Мне кажется, что мы давно не живы –
Зажглись и потихоньку догорим.
Люмен (Lumen) «Гореть»
Единственное чистое окно на первом этаже выходило в стену. Обрамлённое светло-серыми гардинами, оно смотрело на меня с издёвкой – доступное, открытое, как раз под мой рост. Остальные окна мутные, томительно холодные не открывались, за ними могла быть улица, выход, только я ничего не видела. Ничего. И неизвестный больше не показывался. Позвал да забыл, оставил одну в пустующей, безумной Башне. Мне не было страшно. Нет-нет. Разве можно пугаться этих длинных коридоров без ламп и потолка? Единственное чистое окно выходило на стену, но вдруг у той стены есть дверь. Я не боялась, я злилась, как никогда не гневалась. Звали меня? В Башню привели и что? Дальше что?