Башня спящих голосов
Шрифт:
Ох! Я отшагнула в сторону, хотела вздохнуть, а дышать больно, и спину точно иней схватил. Тень, бесплотная дымчатая мерзость, ударила меня в спину. От неё темно и холодно, а вокруг дым расползается, вязкий, сырой, как мокрая паутина. Что за гадость-то? Тварь вторая кинулась, эту я уже видела. Пригнулась да не выстояла, тихо пискнула, завалилась плечом на шкаф. Я слышала, как падало что-то внутри шкафа, как стеклянным звоном, глухим грохотом наполняя коридор. Тени вились, стрекотали, вот-вот кинутся.
Я забилась в узкую щель между шкафом и стеной. Закрою глаза и всё закончится? Не закончится.
«Прочь
Я ползла, обдирая юбки и локти, не видя куда. Мне бы спрятаться, мне бы выйти, выбраться. Шкаф закончился. Кряхтя и охая, я поднялась. Дёрнула платье, юбка застряла, юбка порвалась. Впереди темнел тупик. Это всё, да? Меня съедят призрачные птицы? Ради этого ты звал, неизвестный? Ради этого!
Камешек светил тускло, будто от страха моего выгорел.
Там дверь впереди? Я сделала шаг и чуть снова не рухнула. Что эта тень со мной сделала? Магия? Я такой магии не хочу. Тени бесновались за шкафом, не догадались ещё проклятые в щель протечь. Медленно-медленно, держась за стену, я удалялась от них. Дышать стало проще, но спина и ободранные ноги саднили, а в голове гремел птичий стрёкот.
В конце коридора действительно оказалась дверь: полукруглая арка из белого мрамора расколота посередине. За такой дверью должен быть тронный зал, колоны высокие потолки и неизвестный, который всё объяснит. За дверью узкий чулан сверху донизу забит разломанными ящичками, коробками, деревяшками, а в углу стол, а на столе шкатулки, а вокруг щепки, стружки, пыль. Воздух в чулане спёртый, пахнет дурно гнилью и сыростью.
Зачем мне дышать, если дышать больно? Зачем говорить, коль никто не услышит, не сядет на стул, не сложит ладони, не будет медленно, медленно качать головой. Не посмотрит. Аринка, опомнись. Нет дела, девочка, им до тебя. Шкатулка открылась, щелкнула створка. Внутри у шкатулки зелёненький мох. Послушай, Аринка, послушай, как тихо.
Я сунула руку, прикрыла глаза. Змеиные корни, ромашки и камни – стою на поляне, кругом тишина.
Шкатулка пропала, а Башня осталась. Как без неё? Стоит треклятая, верха не видно, своды в облака упираются. А я ведь и не видела её снаружи. Другой представляла. Но вот она: стены круглые, большими каменными блоками выложена, камень старый порос мхом и диким виноградом, красно-бурым по осени. Разве осень сейчас? И Башня изнутри больше была, шире уж точно. Сколько я по коридорам плутала? И окошек внизу не было, и двери этой заколоченной. Неизвестный меня в другую привел.
– Ты кто? – проскрипел голосок.
Я испуганно охнула. Нет, не тени. Теней здесь нет. На мне даже платье другое, длинное, но без корсета, воланов и чертовых юбочек.
У подножья холма там, где заканчивалась моя поляна и начиналась роща, как бы выступая из общего массива, возвышался раскидистый дуб. Листья его совершенно жёлтые, точно светились изнутри. За дубом кто-то прятался, кто-то невысокий и босой.
– Мирианна, – я научилась врать.
– Вот и хорошо. – Мне на встречу вышел низкорослый мохнатый коротышка в сером кафтанчике. Он будто вышагнул прямо из дуба, и листья стали просто жёлтыми. Тело коротышки, все покрытое короткой шерстью, переливалось серо-голубым, по меху расходились волны точь-в-точь как по озерной глади. – У тебя есть колбаски? – И
– Колбаски? – я растерянно ощупала юбку. – У меня даже карманов нет.
– Ты в путешествии? – как ни в чём не бывало, поинтересовался голубоглазый, наклоняя голову в сторону.
– Можно и так сказать.
– Дела-дела-дела, – затараторил человечек, переминаясь с ноги на ногу. Что его так взволновало? Отсутствие колбасок? Где интересно я должна была их взять? У местных чудищ одолжить? – В следующий раз, когда будешь собираться в путешествие, бери мешок холщовый, одеяло, свитер, шапку, полголовки сыра, хлеба каравай и копчёные колбаски.
– Я мясо не ем.
– Я ем, – объяснил человечек. Есть что-то милое в его наглости. – Так нету?
– Нет.
– Тогда туда пойдём, – он меня за руку и, не дожидаясь согласия, повёл к ручью. – Праздник посмотрим. Сегодня третий звёздный дождь. Надо танцевать.
– Я не умею.
– Думаешь, они умеют? Вот дедушка мой – да, умелец был, а эти! – он тяжело вздохнул. Поднялся ветер, затрепетали травинки, вздыбились мои надоедливые юбки. – Ха! – хмыкнул голубоглазый человечек. – Я ветровой, слуга велетов. Пра-праправнук, – добавил он с небывалой гордостью, аж нос задрал.
– А-а, – я закивала. – Ветровой.
Кто такие велеты, некрасиво, наверно, спрашивать. Мы шли да шли, а ручей не приближался. Мне казалось, что он ближе. Я точно слышала его ещё у дуба на полянке и даже видела серебряный блеск сквозь траву. Чудно у них тут, но всё лучше, чем в Башне.
– Что притихла? Хочешь бурю покажу?
– Нет, спасибо. Буря – это слишком.
Бурю я не выдержу. На той стороне луга, расцветив небо фиолетово-алым, опускалось солнце, не круглое, но сдвоенное – пара слепяще ярких звёзд.
– А ты можешь мне про бога рассказать?
Человечек-ветровой нахмурился.
– Что про него рассказывать? Нечего. – Отвернулся, шаркнул ногой, а потом тихо-тихо шепнул: – Он был великим, господин мой, – ветровой развёл руками, приосанился и замер. – Чуешь, как поёт ручей? – Я ничего не слышала и не чуяла. Ручей как ручей. – Это он сделал.
– И горы? – и небо, и города, оставленные, забытые – пыль, пустота.
Будто кто-то другой за меня говорил.
– Его, его! А что не сам, то слуги подсобили. Слушай меня, Мирианна. Юна твоя душа, не помнит, – голос его шелестел, что жухлые листья. – Не сама земля родилась. Велеты-волоты горы строили, великаны огромные. Лежат теперь в своей же земле, корнями обросли. Прогневался на них наш бог, мол, силушки много, а ума мало. Отобрал медные молоты и в дрёму вечную погрузил. Спит теперь наша земля, некому строить, ухаживать некому. Не смотри так, светлая, не гневайся.
Не гневайся. Молчи.
– И что теперь? Как вы без него жить будете?
Голубоглазый шумно вздохнул, качнулись листья тонкого боярышника.
– Как сейчас живем, так и будем. Погуляй, да иди своей дорогой, светлая. Нечем тебе нам помочь.
– Но…
– Поклонись старому дубу и ступай. И колбасок в следующий раз взять не забудь. – Не было злости в его словах, не было жалости, только грусть одна и смирение.
Журчит его ручей! Бежит холодный, чистый. Слышу. Только тихо так, точно баюкает.