Шрифт:
А в этой башне истинное волшебство,
И та, что с глазами речной воды,
А я жду беды, но, прежде всего,
Это что-то из моего сердца.
Екатерина Гопенко «Истинное волшебство»
Глава 1
Там
«Мирианна!» – огласил неизвестный. Рваный серебристый плащ скрывал его лицо. Я видела только руки необычайно тонкие, точно вытесанные
«Заходи, – звучало из сумрака, – Проходи».
За спиной неизвестного отворилась дверь, полукруглый провал в никуда. Дохнуло травами: ромашкой и маминой мятой, летом её собирали, рвали в две руки.
«Заходи», – повторилось, но шёпотом, из темноты принеслось вместе с запахом, и дверь такая круглая, ладная.
«Мы ждём тебе, светлая!» – молвилось неразличимо, тот, что звал, уж готов отступить. И всё же я сделала шаг, я закрыла глаза и вошла.
В тишине, что заглушит века,
Что укроет, что спрячет пока,
Будет в сердце тревога алеть,
Тишина – серебрёная клеть.
Мне её ненавидеть, хранить,
Пусть порвётся последняя нить,
Пусть забудут, избудут мой лик.
Не обронённый, сломленный крик.
Шепчут шорохи – вздохи да пыль,
Обращая безумие в быль,
Обращая несчастия в зов:
«Вот тебе новый дом, новый кров!
Заходи и оставь позади,
Всё, что мнётся, стенает в груди,
Всё, что должно оставить во тьмах»
Внемлю, шорох! Безмолвия страх.
Пусть погаснут в узоре теней,
В беспокойстве непрожитых дней,
Моя боль, этот голос немой.
Неживой. Неживой. Не живой…
В Башне было не так, ну совсем, не так как должно быть в башне: слишком холодно, слишком ветрено, очень много закрытых дверей. В Башне не было потолка. Я смотрела под ноги, мозаика на полу извивалась тугими волнами.
Кто назвал меня чужим именем? Кто привёл? А стена за спиной белая-белая, и неизвестный тут у двери с обломанным клинком на поясе. Всё не так, всё неправильно. Но поздно, Аринка, иди.
В центре зала стояла арфа, огромная крылатая арфа, опутанная серебряной паутиной, молчаливая, но прекрасная. Я неспешно приблизилась к ней. Я в Башне, мне некуда торопиться. Трону арфу – польётся музыка. Я когда-то училась играть. Нужно только коснуться этих тонких серебряных струн. Пусть громадную Башню обнимет звук. Мне запоздало подумалось, что и шагов здесь не слышно. Ни вздохов, ни шорохов. Даже в пустых домах не бывает так. Я потрогала струны, легонько кончиками пальцев. Холодные и тугие. Я задела арфу кружевным воланом, арфа испуганно вздрогнула, звук вышел глухим и фальшивым. Я попыталась завернуть рукав, нежная ткань не слушалась, кружева падали. Платье жило само по себе. Я с трудом переступала, цепляя пятками за подол. Сколько помню себя, никогда не носила таких роскошеств: платье туго-претуго шнуровалось на груди, тонкие ленточки, светлый корсет, васильковые пышные юбки. Одно интересно – как из такого потом вылезать?
Устав маяться с рукавами, я вернулась к арфе. Арфа будто качнулась, поддалась в мою сторону.
«Здравствуй, милая, – прошептала, точно разрешения спрашивая, – не подскажешь, кто меня звал?».
Это я, наверное, себе выдумала, не может арфа тяжеленая, большущая, да она выше моей головы, качнуться ни с того, ни с сего, да тихонечко сдвинуться в сторону. Я играла когда-то, играла на другой, та поменьше была. Проведу подушечками пальцев раз, другой:
– Как ты попала сюда? – прогремело тревогой.
У говорившего не было тела, один голос, повисший в воздухе. Как такому отвечать?
– Не знаю. Я просто вошла.
– Вошла? – заворочалось скрежетом. – В Башню? – взвыл невидимый. – Кто тебя пропустил, окаянная? Кто дозволил ступить во владения господина нашего всемогущего? Отвечай!
Знать ещё бы самой.
– Неизвестный.
«Страж», – подумалось запоздало.
– Привратник, – тихо-тихо заключил голос. Пение арфы сделалось рваным, будто бы струны сами гневались, то ли на стража, то ли на меня.
Из угла шмыгнула тень. Тонкий юноша в плаще. Неизвестный? Нет, не вижу. А за ним паутиной серебристые нити.
– Кто вы? – прошептала я сбито.
Незнакомец прямой, что струна, убегал от меня широкими циркульными шагами. Арфа затихала.
«Кто вы, постойте!»
Он не слушал. Я кинулась следом. И тени не видно, но светятся нити, можно идти по ним.
«Пожалуйста, подождите! Я просто хочу…»
Не слышит. Незачем продолжать.
Я подхватила серебряную нить, она растаяла от моего касанья. Что это? Разве… Коридор сужался. Как найду обратную дорогу? В коридоре темнело, стены вились, изгибались. Нет, не Башня – лабиринт. Он замер. Наконец-то! Видимо, перепутал повороты – две двери и обе закрыты.
– Прошу вас! Помогите мне!
Незнакомец обернулся. Что с ним?.. с его лицом? Оплывший воск, а руки – надтреснутый мрамор.
– Моё дело – тишина. – Не голос, скрежет. – Я стерегу молчанье Башни. – Тихий-тихий, совсем не тот. – Я приношу серебряные нити, я заплетаю проклятую арфу. Кто ты такая, что возомнила себя способной закончить нашу ночь?
Он говорил монотонно, сливая фразы в один затянувшийся выдох. Не живой собеседник – машина, сбившийся охранный протокол. Он смотрел на меня, сжимая клубок светящейся пряжи. Не тот голос, не он говорил возле арфы.
Но я знаю, как отвечать – надо соврать:
– Я Мирианна.
– Ты Мирианна, – согласился мраморный, подхватил нити и в стену ушёл.
В Башне не было времени: не было вечера, незаконченных дел, утро не наступало, не ложилась бархатным покрывалом ночь. В Башне были окна, зеркала и двери, холодные, мутные, закрытые. Я скиталась по коридорам, дёргала ручки, тянула щеколды, стряхивала толстую пыль с зеркал. Пыль оседала мохнатыми хлопьями, заполняла тишину. Башня пустовала.
В Башне пахло чаем, я этот чай никогда не допивала. Он оставался в кружке и пах несчастный целый день. Мне его мама заваривала, заливала кипятком пахучие травы: ромашку, мяту, иван-чай; капала мёда тягучего, липкого с маленькой ложкой из тяжёлой золотистой банки. Чай стоял на столике, окруженный тетрадями, исписанными мятыми листами, не заточенными карандашами. Мне не хотелось пить. Саднило горло, очередная простуда. Мама смотрела, нет, не с укором, она боялась, подвинула стул к кровати, поставила блюдце, на блюдце чашку, поправила съехавший плед. Он такой шоколадный, мохнатый, прижимал меня к кровати, и не было бремени тяжелей. А в коридоре спорили знакомые, тревожные, домашние, злые голоса, всё решить не могли, кого ругать? Кого винить? Мама не хотела быть с ними, не желала по сотому кругу выслушивать, почему, почему не права. Будто она виновата, что заболела, что проводила недели в больнице. Будто я виновата, взяла и простыла посреди болезни, учебного года, выпускного класса. Чай остывал.