Батарея держит редут
Шрифт:
Решив воспользоваться временной растерянностью врага, оплакивающего гибель своего предводителя, Болдин дал команду на отход и сам с Равилькой, опираясь на ружье как на палку, с трудом волоча раненую ногу, изнемогая от жары и жажды, потащился к своим. По пути они заметили лежавшую без памяти старуху-армянку, напуганную близким боем, и, приведя ее в чувство, повели с собой. Так шли они, хромая и опираясь друг на друга; пот заливал им лица, от чего все окружавшее дрожало как марево и казалось ненастоящим.
– Так уйдем во цвете лет, – вспомнил Болдин слова модного романса и с удивлением увидел, как лицо Равильки расплылось в радостной улыбке.
– Вон, вон, – указал он на несколько цветущих деревьев, – уйдем
Болдин не смог удержать смеха, вслед ему громко рассмеялся Раввилька. Они смеялись все громче, как бы заражаясь друг от друга, и вдруг различили слабое попискивание – это стала им вторить бедная старуха. И тогда на них нашло нечто вроде легкого помешательства, все трое остановились и, невзирая на раны, жажду и палящий зной, зашлись в хохоте. Возможно, это была неосознанная реакция на избавление от недавней смертельной опасности. Их неумеренная веселость была прервана группой всадников, отделившихся от рощицы и направившихся к ним. Болдина удивило, что на них были белые рейтузы, плотно облегавшие ноги. «Может быть, это персы в невиданной форме?» – высказал он свое предположение, впрочем, без всякой тревоги. Равилька весело возразил:
– Нэма рейтузы, штаны снимал!
И действительно, оказалось, что это был наш казачий разъезд, привлеченный звуками боя. Из-за страшной жары казаки поснимали с себя все, кроме амуниции и оружия, неся в таком виде сторожевую службу и производя особенный ужас на врага.
Тем и кончилось первое знакомство генерала Красовского с предстоящим театром военных действий. А через несколько дней прибыл и сам Паскевич с остальным войском. Теперь в нашем распоряжении было пять с половиной тысяч регулярных войск и три тысячи нерегулярной кавалерии. К войскам, заполонившим окрестности, стали стекаться местные жители, просившие русского подданства и желающие сражаться против персов. Паскевич великодушно обещал всем свое покровительство и защиту. Видя множество войск и народное воодушевление, он все еще надеялся быстро покорить крепость, чтобы затем вернуться к своему плану похода на Тавриз и закончить кампанию до наступления холодов. Но действительность опрокидывала желание. Жара продолжала усиливаться, крепость лежала как будто на раскаленной сковороде, от палящих лучей нельзя было нигде укрыться, земля растрескалась. Обозы поднимали пыль, стоявшую с утра до вечера. А начинавшийся в четыре часа пополудни северный ветер срывал палатки и приносил тучи едкой известковой пыли. В расположении русских войск начали свирепствовать болезни, все походные лазареты быстро заполнялись, батальоны редели на глазах.
Большинство военачальников сходились к тому, чтобы отложить штурм до тех пор, пока не спадет жара. Первым отважился высказать эту мысль генерал Красовский. Он сослался на мнение старожилов, уверявших, что такая погода простоит не менее двух месяцев, и предлагал отвести войска в предгорья, в места с более здоровым климатом.
– Вздор, вздор! – привычно отозвался Паскевич. – Наше солдатское дело такое, чтобы жить среди огня. Что, тоже не согласны? Так это не я, это Суворов говорил...
Красовский пожал плечами, у них по-прежнему согласия не было даже в мелочах. А Паскевич, не откладывая дела, решил объехать наши позиции, чтобы самому убедиться в состоянии войск. Начал с той самой Ираклиевой горы, где, согласно предначертаниям Трузсона, возводились артиллерийские редуты. Увиденное повергло Паскевича в ужас. Солдаты в одном исподнем с замотанными белыми тряпками головами лениво ковыряли землю, над ними висела густая желтая пыль. Пожилой поручик, одетый под стать своей команде, вяло доложил о производимых работах. Начальственный гнев не произвел на него никакого впечат– ления. Также лениво он пояснил, что люди не выдерживают длительного пребывания на солнцепеке, часто теряют сознание, а случается, отдают Богу душу. Среди
– Что тут происходит?
– Сам не пойму, ваше превосходительство. Толчем воду до мелкой пыли...
Видя, что Паскевич начинает закипать гневом, пояснил, что по приказу господина Трузсона здесь возводится редут для артиллерийской батареи, и добавил:
– Впрочем, совершенно, на мой взгляд, бесполезный.
Когда Паскевич потребовал объяснений, Пущин повторил все то, что говорил накануне Красовскому.
– В таком случае соблаговолите показать на местности все ваши предположения, – объявил Паскевич.
Главнокомандующий со своей свитой продолжил объезд позиций, и странно было видеть, что блестящую кавалькаду ведет за собой неприметный всадник в грязной солдатской рубахе. А Пущин, достигнув выжженного плато на юго-востоке от крепости, исползанного и исхоженного им во время многочисленных вылазок, с большим воодушевлением показывал места, наиболее целесообразные для расположения батарей.
– Позвольте, – подал голос кто-то из свиты, – но ведь здесь крепость имеет, кажется, наиболее толстые стены, которые нельзя разрушить нашими полевыми пушками.
– Точно так-с! – отозвался Пущин. – Для сего дела надобна осадная артиллерия...
Это означало, что нужно ждать по крайней мере месяц, чтобы ее доставили из Тифлиса, и свита Паскевича, зная о намерениях своего начальника о быстрейшем покорении крепости, стала выражать несогласие. Правда, делала она это довольно вяло, чему способствовала, видимо, удушающая жара.
– Так что вы предлагаете, уйти? – вскинулся Паскевич.
– Отойти, но только временно. Сейчас, когда половина солдат после ночи, проведенной на работах, отправляется в госпиталь, осада нам станет дорого. Зато через пару месяцев жары спадут, а с ними, дай бог, падет и крепость, без особенных наших усилий и жертв. Пока же следует отойти в горы, в места с более прохладным климатом, где войска смогут отдохнуть...
– Может быть, их еще на воды послать? – раздраженно проговорил Паскевич.
Пущин промолчал. Он уже знал, что в минуты, когда принимаются решения, генерал бывает очень раздражителен и от него лучше всего держаться подальше. Впрочем, так или иначе, никакого спора на этот раз не вышло, потому что Паскевич почувствовал себя плохо – начала сказываться удушающая жара. Возле него засуетились, и волей-неволей обсуждение проблем дальнейшего продолжения кампании пришлось приостановить. Происшедшее поколебало намерение Паскевича. На военном совете, происходившем на следующий день, большинство высказалось за то, чтобы отложить штурм крепости до подхода осадной артиллерии, и это мнение уже не считалось вздорным. Но раз так, не было никакого смысла морить людей на солнцепеке.
После недолгих раздумий Паскевич решил временно снять блокаду и отвести часть войск под командованием генерала Красовского в горы, где достаточно воды и подножного корма. Оттуда продолжать блокаду Эривани и соседнего Сардарабада, оказывая при необходимости помощь Эчмиадзину. Сам же Паскевич с главными силами двинулся в юго-восточном направлении, чтобы преградить путь полчищам Аббас-Мирзы, если тот вздумает прийти на выручку Эриванской крепости. Его ближайшей задачей явился захват Нахичевани – крепости на берегу Аракса.
Быстрый марш русских войск, совершенный при сорокаградусной жаре, оказался совершенно неожиданным для неприятеля. 26 июня Паскевич без боя занял Нахичевань – город, разрушенный персами в ходе недавней войны с турками, и остановился у крепости Аббасабад. Крепость эта, построенная с помощью европейских инженеров на левом берегу Аракса, считалась оплотом персидского владычества на юге Эриванской области. Защищал ее гарнизон в четыре тысячи человек под началом Махмет-Эмин-хана, зятя персидского шаха.