Бб высшей квалификации
Шрифт:
По слухам, эта самая Ирина Б. и "подсидела" Гилинского, сменив его на посту заведующего кафедрой, а оторванный от любимого дела он вскоре умер, но это случилось уже после того, как мы покинули стены института.
За время учебы мы перевидали великое множество разных преподавателей, и практически каждый из них был чем-то примечателен. Дело в том, что за четыре года нас пытались обучить такому количеству всевозможных предметов, что и перечислить немыслимо. Наш вкладыш в диплом по длине превосходит вкладыш любого иного института. Нас пытались обучить всему "понемногу и как-нибудь", но от такого "пунктирного" обучения в наших головах почти ничего не оставалось.
Самое ценное, чем меня одарил институт - это мои подруги, с которыми мы были
* * *
Я всю жизнь стремилась в медицину, мечтала быть хирургом. Никогда, даже в самые юные годы, не собиралась стать ни ассенизатором, ни космонавтом. Было юношеское увлечение морем, навеянное жизнью в среде морских офицеров, среди морской романтики. Но самое главное влияние на это оказало, конечно, мое отношение к отцу: я его боготворила, он был моим идеалом. Даже в подростковом возрасте с его максимализмом и нигилизмом образ отца, хоть и потускнел немного, но все-таки уцелел.
Это отношение впоследствии сослужило мне не слишком хорошую службу. Всех встречавшихся мне в жизни мужчин я волей неволей сравнивала с папой, но планка была слишком высока. Никогда и ни в ком я не смогла разглядеть того потрясающего конгломерата безграничного обаяния, неиссякаемого задора, бьющего через край жизнелюбия, заразительной веселости, быстроты реакций, широчайшего кругозора и искрящегося остроумия на фоне абсолютной порядочности, надежности и цельности натуры. На папином пятидесятилетии я произнесла тост, заявив, что мне не очень повезло с отцом (на этом месте все присутствующие замерли: того ли ожидали от единственной любимой дочери юбиляра!..) Я выдержала паузу и продолжила: "При таком отце я никогда не смогу встретить никого не только равного ему, но даже отдаленно напоминающего!" Все облегченно выдохнули и зааплодировали. Тост понравился всем, кроме, разумеется, моей свекрови.
Наши отношения с папой далеко не всегда были простыми - уж слишком высокие требования мы предъявляли друг к другу. Папа очень любил меня, посвящал мне много времени и сил. В детстве это случалось не так уж часто: в перерывах между плаваниями, в те краткие моменты, когда мы оказывались под одной крышей. Эти встречи всегда были праздником, я жила ожиданием и мечтами. Если у меня возникали какие-то проблемы или конфликты, я мысленно обращалась к отцу, а обидчикам мстительно обещала, что вот приедет папа и всем им воздаст по заслугам.
Но, когда после папиной демобилизации, мы всей семьей поселились у дедушки с бабушкой в трехкомнатной "распашонке", в наших отношениях многое изменилось. Праздники превратились в уныло-тусклые будни, с привкусом горечи, сожаления и недоумения. Мне было в то время пятнадцать лет - самый трудный переходный возраст, не дававший спокойно жить ни мне самой, ни моим близким.
Для папы это тоже был период перехода от военной жизни к гражданской. Он разом оказался не у дел, лишенный всех привычных ориентиров и атрибутов. Да и жить в качестве приживалки у маминых родителей, втроем в одной комнате, было невероятно тягостно для него. Его гордая и честолюбивая натура не могла с этим примириться.
Такая сложная комбинация не сулила ничего хорошего. Папа вдруг решил круто взяться за мое воспитание. Тут-то и нашла коса на камень. Я привыкла к совершенно иному отношению, да и момент был выбран явно не самый удачный, не говоря уже о методах. Я не на шутку обиделась и злобно затаилась. Саботировала любые требования, исходящие от взрослых. С мстительным удовольствием врала и изворачивалась. И раньше не сильно откровенничавшая с домашними, я вообще почувствовала себя в стане врагов. Мама вышла из доверия задолго до того, посмев однажды высмеять одно из моих наивных признаний. После этого я надежно отгородилась от нее высоким забором, прочно поместив ее в разряд недругов. Любая утечка информации о моей жизни, а, в особенности, о внутреннем мире, таила опасность, потому все мои усилия были направлены на самозащиту.
Я бунтовала, ревновала и злилась,
Отпущенные на трудоустройство после демобилизации три месяца подходили к концу, а папа все никак не мог определиться. Перебирал разные варианты, но ни один из них не смог вернуть блеска его глазам, его запросы явно плохо соотносились с действительностью. В самый последний момент пришлось хватать, что подвернулось. Промучившись немного в стандартной проектной конторе, изнывая от скуки и бессмысленности (привычный к совершенно иному темпу жизни, он выполнял за неделю полученные на месяц проекты, а остальное время маялся от вынужденного безделья), он сменил работу на менее престижную, но зато более живую. Слегка оглядевшись на новом месте, он задумал совершить, ни больше, ни меньше, как революцию в отечественной энергетике. С присущими ему воодушевлением и энергией, с непонятно каким образом сохранившейся детской наивностью и задором, он бросился отважно сражаться с ветряными мельницами. Чем заканчиваются подобные битвы, общеизвестно. Армия чиновников всех рангов поднялась на защиту своих насиженных мест, как только осознала, что этот шутки шутить не намерен.
В конце концов, папа решился перейти на преподавательскую работу, которую всегда избегал, считая нудной и однообразной. Он устроился в Институт повышения квалификации руководящих работников строительства (на самом деле название института было много длиннее) преподавать экономику строительства (!), специальность столь же далекую от его основной, как, например, история искусства. Провозгласив, что "нет таких крепостей, которые...", обложившись кипами толстенных фолиантов (мне казалось, что и десятую долю этого количества невозможно освоить за целую жизнь), он на какое-то время пропал для общества и семьи. Книги он глотал моментально. Владея скоростным чтением, проглядывал страницу по диагонали, сканируя ее, и в его памяти оставался фотографический отпечаток текста. Он никогда этому не учился - это был природный дар. Очень часто таким же образом он читал и художественную литературу. Однажды, застав меня за чтением какой-то нашумевшей повести, бросил на ходу: "Что ты теряешь время на эту ерунду..." Я возмутилась: "Откуда ты знаешь, ты же не читал?" - "Я просмотрел". Он действительно пролистал журнал, взяв его в руки на несколько минут. Я иронически хмыкнула, и тогда он пересказал мне содержание.
Кроме того, папа обладал совершенно феноменальной памятью, все близкие использовали его в качестве ходячего справочника по самым разным вопросам. Правда, нередко мне проще было отыскать ответ в какой-нибудь книге, чем нарываться на экзекуцию. Случалось, что вполне невинный вопрос оборачивался чем-то вроде экзамена, вызывая шквал встречных вопросов и насмешек по поводу моей серости. Но вот готовиться с папой к экзаменам было большим удовольствием. Мои подруги, очарованные папой с первой же встречи, постоянно напрашивались к нам, несмотря на то, что мамино присутствие повергало их в трепет. Помимо массы всяких сведений, мы получали еще огромный заряд бодрости и веселья, и ломоту во всем теле от бесконечного хохота.
Проглотив несметное количество информации (я все удивлялась, зачем ему столько, но он был непреклонен в своем желании добраться до самой сути, считая, что не может появиться перед аудиторией, пока не будет готов ответить на любой предполагаемый вопрос), папа стал с упоением преподавать и одновременно писать докторскую диссертацию. Он писал ее много лет, постоянно одержимый новыми идеями, методиками и концепциями, и каждый раз полностью переделывая уже готовую работу. В процессе он успел написать пару-тройку кандидатских и докторских своим знакомым, что делал с таким же рвением и восторгом. Как я уже говорила, защитить докторскую папа не успел, хотя выпустил монографию, прошел предварительную защиту и даже дождался выхода автореферата.