Беатрис
Шрифт:
– Не знаю, я просто рассказываю тебе, что нашла. Ведь так обычно бывает на начальной стадии расследования – ты еще пока не знаешь, что имеет значение, а что нет.
– Мне просто показалось, что ты думаешь, будто это что-то говорит о нем как о личности.
– А разве не говорит? Ведь на человека влияет то, в каких условиях он растет, принадлежность к определенному классу и…
– Это да, – согласился Андерс. – Но, если человек принадлежит к привилегированному классу, это еще не означает, что
– Но я ведь этого и не утверждала! – воскликнула Чарли. Потом она вспомнила спор, возникший у них в баре несколькими неделями раньше, когда Андерс обвинил ее в классовой ненависти. Она возразила, что речь не идет о классовой ненависти, когда она направлена на правящую элиту, это так же нелепо, как расизм наоборот, но Андерс тогда выпил и отказывался понимать. Она испытывает ненависть к определенному классу, стало быть, это классовая ненависть.
Тогда она только посмеялась, считая, что он шутит, но сейчас засомневалась.
– Ты ведь не хочешь сказать, будто я считаю, что все, принадлежащие к высшим классам, плохие люди?
– Иногда, Лагер, ты производишь именно такое впечатление – просто чтоб ты знала.
Мой первый ужин в «Чудном мгновении» больше смахивал на допрос. Сколько мне лет? Что я делала раньше? Чем мне нравится заниматься?
Никки, с которой я познакомилась в саду, захотела узнать, откуда я родом, и я рассказала про Гюльспонг. Такого места никто не знал.
– Нет, Письколо, – внезапно сказала Лу. – У меня для тебя больше ничего нет.
Она приподняла скатерть.
– Можешь смотреть, сколько угодно, но у меня все кончилось. У кого-нибудь остались сосиски?
– У меня, – сказала я и кивнула на остатки сосисок у себя в тарелке.
Нагнувшись, я отдала кусочки собаке, сидевшей под столом. Молниеносно проглотив их, она облизала мои пальцы.
– Просто невероятно, что она такая мелкая, – сказала Никки. – Ест как слон.
– С потеряшками всегда так, – ответила Лу. – Тот, кто жил на улице, усвоил – никогда не знаешь, когда поешь в следующий раз. Пока дают, надо набивать брюхо.
– На улице-то она жила сто лет назад, – возразила Никки.
– Без разницы, – заявила Лу. – Если однажды пожил на улице, этого уже не забыть. Голод не забывается. Или как, малявка? – обратилась она к Пикколо, которая запрыгнула к ней на колени.
– Да вообще неизвестно, собака ли это, – усмехнулась Никки. Мы согласились с ней, что Пикколо не похожа на других собак. Достаточно было посмотреть на хвост и длинные тонкие лапы. Неудивительно, что многие говорили – якобы она грызун. Крыса из клоаки.
Лу закатила глаза. Потом зажала пальцами мордочку собаки, так что обнажились зубы.
– Может быть, это заставит тебя заткнуться, – сказала
– Спусти ее на пол, – сказала Никки. – Эмили идет.
Лу опустила Пикколо на пол.
– Вы опять ее кормите под столом? – спросила Эмили, которая, казалось, возникла из ниоткуда.
– Нет, – ответила Лу. – Я только взяла ее подержать.
– От обычной пищи у нее болит живот, вы же знаете.
– Конечно, – кивнула Лу. – Мы никогда бы не дали ей ничего со стола.
Эмили бросила на нее недовольный взгляд, пошла и села за другой стол.
– Шлюха чертова, – прошептала Никки.
Лу посоветовала ей придержать язык – нелепо попасть в ВИ из-за такой ерунды.
– А что такое ВИ? – спросила я.
– Твое счастье, что ты этого не знаешь, – ответила Лу. – Это означает «временная изоляция», но на практике тебя сажают под замок, а если они совсем разозлились, то могут и ремнем пристегнуть. Мой тебе совет – никогда туда не попадайся.
– А как туда не попадаться? – спросила я.
– Соблюдать правила, – сказала рыжеволосая девочка с ранами на руках.
– Или нарушать их по-умному, – добавила Лу.
– Расскажи свою историю, – попросила Лу, когда мы вернулись в комнату. Она лежала на своей кровати, задрав ноги на стену.
– Нет у меня никакой истории, – ответила я.
Я закрыла глаза и понадеялась, что Лу поймет – я не хочу разговаривать. Но она не поняла.
– Наркотики? – спросила Лу. – Насилие в семье? Самодеструктивное поведение? Смесь всего этого?
– Ничего из этого.
– Тогда что ты тут делаешь?
– Все дело в папе.
– Инцест? – спросила Лу, словно это первое, что пришло ей на ум, когда я сказала слово «папа».
– Нет, он умер.
– Грустно, – сказала Лу. – А мама?
– Ее нет.
– Она тоже умерла?
– Нет, ее просто нет.
– Не понимаю, – проговорила Лу. – Как родители могут бросить своего ребенка?
– Ну, что он может сделать, если он умер.
– Я имела в виду твою маму.
– А ты? – спросила я, чтобы не говорить больше о себе. – А ты как здесь очутилась?
– По недоразумению, – ответила Лу. – В один прекрасный день они просто пришли и забрали меня. В смысле – социалка. Забрали меня у мамы без всяких оснований, и с тех пор я жила в разных семьях и в таких местах, как это.
Я сказала, что это просто ад, а не жизнь, и Лу согласилась, что очень похоже на ад. Но скоро она будет свободна. Осталось всего двести сорок семь дней до того, как ей исполнится восемнадцать, тогда срок ее заключения в неволе закончится. И она снова сможет вернуться к маме.