Бедные, бедные взрослые дети
Шрифт:
Карина штопала детский носок, натянув его пяткой на старую лампочку, и рассказывала Наташе про свою жизнь. За ее спиной стоял платяной шкаф с зеркалом посередине – согнувшаяся фигура Карины почти полностью закрывала Наташе ее отображение. Наташе было очень трудно сохранять неподвижность – разговор у них шел уже третий час, вопросов Карина ей почти не задавала, а всё говорила и говорила сама. Поэтому иногда Наташа чуть отклонялась вбок и смотрела на ту часть себя, которая выглядывала из-за Карининой фигуры: так себе, конечно, зрелище. Платье детское, немодное (на вокзале, да и в электричке Наташа присмотрелась и поняла примерно, что москвички сейчас носят, совсем другая, не молдавская мода). Мальчуковые сандалии свои она оставила в прихожей и теперь
– Этим всем заниматься нужно, а когда мне? Кручусь как белка в колесе, стирка-уборка-готовка. Только вот утро было, потом с детьми повозилась, Тимурчику массаж сделала – вот и день прошел. А что сделала? Да ничего особенного, говорить не о чем.
Наташа уже выпила предложенный ей с дороги чай и съела два бутерброда с каким-то странным сыром. Чем-то он был похож на брынзу, но не брынза вроде.
– Карин, а что это за сыр у тебя?
– Ой, это я сама делаю. Иногда даже продаю на сторону чуть-чуть. Тут у меня соседка есть, Мария, коров держит, молоко продает. Иногда подкидывает мне пару-тройку банок, когда оно скисло и не продается. А я из него сыр домашний делаю. Правда, вкусно? Я туда травки разные из огорода добавляю и приправой подсаливаю. Дети любят!
Вкусно не было совсем. Видимо, молоко было снятым – сливки, поди, соседка Мария пускала на сметану. Поэтому сыр был сухим, отдавал плесенью и был очень соленым – чтобы перебить неприятный привкус пропавшего молока. Наташе, избалованной молдавскими домашними сырами, когда ты точно знаешь, что брынза из Фэлешт совсем не похожа на брынзу из Хородиште, было немного смешно, и даже жалко Карину – она даже не представляет себе, каким вкусным может быть домашний сыр. Но она вежливо покивала, радуясь, что рот занят бутербродом и можно ничего не говорить.
Вообще, слава богу, что Карина была такой говорливой и пауз в ее монологе практически не было – иначе Наташе пришлось бы участвовать в беседе, а что говорить она совершенно не знала. Вопрос крутился в голове один: примут ли ее тут? Им, видно, и без нее проблем хватает, а денег – наоборот. А тут она еще на теткину шею. Наташа понимала, что, наверное, не к месту она приехала, и не ко времени. Но выхода она не видела. Вернуться в Дубоссары? Но она пропадет там, она видела, как знакомых ей с детства людей хаос, творящийся в маленькой, солнечной и когда-то очень спокойной Молдове, затягивает в свою воронку и перемалывает, превращая либо в зверей, жестоких и жадных, либо в трупы, похожие на поломанные куклы. Она не хотела такого выбора. Ей хотелось настоящей, яркой и праздничной жизни, как в телевизоре, как в женских романах, которые так любила читать Аурика. И путь в такую жизнь из Москвы куда короче, чем из Дубоссар, это Наташа знала наверняка.
Наверное, пора вступать в разговор, подумала она. Пока не прозвучало что-нибудь неприятное и окончательное, с отказом ей от дома.
Она отодвинула пустую чашку от себя и решилась.
– Карина, я понимаю, у тебя тут сложно всё совсем. Но ты меня не гони, пожалуйста. Дома очень плохо. Матери самой есть нечего, отец пропал и жив ли, нет ли – непонятно. А я тебе помогать буду. Я, знаешь, все-все умею: и готовить, и стирать, и убирать. С детьми тебе помогу и вообще. Обузой не буду, слово тебе даю! Вон у тебя с Тимурчиком возни сколько, а я помогу!
Видимо, Карина все-таки готовилась произнести слова отказа. Наташа опередила ее, интуитивно найдя правильную аргументацию, и тетка будто подавилась, замолчала на полуслове, покраснела и опустила взгляд, уперевшись им в старую и не очень чистую уличную клеенку.
– Да я б и не гнала, Наташ. Что ж я, зверь, не понимаю, что ли. Телевизор смотрю, вижу, что дурдом там у вас и жизни простым людям нет. Но ведь не потяну тебя я. Ты ж девочка еще, тебе учиться
– Я работать пойду, Карин. Придумаем что-нибудь. Я, знаешь, какая сильная? Я матери помогала и даже больше нее могла сделать. И тебе помогу. Возьми меня, не пожалеешь!
Сердце дрожало как заячий хвостик. Как у того зайца, которого отец однажды принес домой, в мешке. Думал, мертвый он, а оказался – живой. Он его на пол в коридоре вытряхнул, а тот лежал, весь в крови, смотрел на них, столпившихся в коридоре, страшными, совершенно человеческими глазами и дрожал хвостом. То ли вилял им умоляюще, как собака, пытаясь задобрить своих палачей, то ли это были судороги от перебитого выстрелом позвоночника… Аурика не выдержала и убежала в комнату, закрыла голову подушкой и зарыдала. Наташа прижалась к матери и тоже выла – не то от жалости к зайцу, не то – к матери, не разберешь. Потом-то, конечно, все устроилось и рагу из того зайца ели все – голод, как известно, он не тетка.
– Ладно, чего теперь, – решилась Карина. – Не гнать же тебя из дому. Давай попробуем. В конце концов, домой тебя отправить я всегда успею. Петьку жалко, дурака. Всегда братец мой с приветом был, и как только Аурика за него пошла, она девка то разумная. Меня вот пожалеть некому…
Каверза для мажора Михайлова придумалась у Наташи незадолго до отпуска. Она знала эту свою особенность: если проблема или задача не решались сразу, с наскока, ей нельзя было себя подстегивать и заставлять ее решать прямо здесь и сейчас. Единственным правильным решением было «подвесить проблему»: озадачить себя ею и продолжать жить текущей жизнью. Ее цепкое, настырное, как и она сама, подсознание продолжало работать над поиском ответа. Перебирало варианты, примеривало возможности. И в какой-то момент – вуаля, готовое решение высвечивалось в ее голове, со всеми необходимыми деталями. Очень полезное в жизни качество!
Вот и сейчас дело обстояло именно так. Обычно спящая как пожарный, до самого последнего, до звонка будильника, особенно в те редкие ночи, когда Руслан оставался у нее, Наташа вдруг проснулась за час до рассвета как от толчка и поняла что ей нужно делать. Весь план, будто написанный, в голове высветился.
Вскоре московскому офису предстоял промежуточный квартальный отчет по продажам и продвижению для представителей хед-офиса и нескольких регионов Восточной Европы. Отчет этот был частью новой методики, внедряемой в жизнь компании их креативной до невозможности, как ее в офисе за глаза называли, Сциллой Харибдовной – в миру Эллой Хабибовной, директором по персоналу и внутренним коммуникациям. Кажется, что Делакруа, как и его предшественник, держали ее на службе именно за вот эту бесконечно фонтанирующую фантазию. Она бесконечно изыскивала все новые и новые методики из области тим-билдинга и профессионального развития персонала. И не только находила, но и адаптировала их, внедряла в жизнь офиса без устали и оглядки на завывания истерзанных ее боевым духом сотрудников.
То они ехали куда-то в Беларусь, всем офисом, в Пинские болота, на окраине которых заселялись на 3 дня в старинный, советских времен еще, санаторий. И там, в окружении мрачной природы (экспатов особенно впечатлила экскурсия по местам партизанской славы от местной престарелой экскурсоводши с упоминанием тысяч оставшихся здесь навеки фашистских оккупантов, которые догнивали где то в глубине окружавших их болот) и сортовых, отборных комаров, они рисовали что-то жизнерадостное пальцами на растянутых листах ватмана. Один человек окунал пальцы в краску, а второй водил рукой коллеги по бумаге, создавая рисунок – все это называлось «Программой арт-терапии для бизнеса» и, по задумке Сциллы, должно было служить укреплению связей в коллективе и раскрытию творческих чакр сотрудников. Раздавленные прямо на ватмане пинские комары гибли не даром, а для искусства, и выдавленная из их брюшка кровь скрепляла связи и чакры намертво.