Бедный маленький мир
Шрифт:
– В инструментальном, – помогла ему Иванна.
– Вот именно, спасибо. В инструментальном.
И тут Иванна сказала то, что совсем не собиралась говорить. Но раз она псих, то ей, наверное, можно.
– Я бы очень не хотела расставаться с вами, – сказала Иванна.
– И я бы тоже очень не хотел. Более того, – он взял ее за плечи и развернул так, чтобы ее лицо оказалось в свете уличного фонаря, – более того…
– Что?
– Мы и не должны. Исключено.
«Психи, да», – подумала она в тот момент, глядя в его внимательные темные глаза, в которых не было
В пять утра в баре гостиницы они отпивались кофе с коньяком, потому что безумно замерзли.
Решив не расставаться, они сначала (как поступили бы на их месте все нормальные люди) взяли у Павла машину с водителем и отправились в ресторан, поскольку страшно проголодались. Там они заказали много мяса и овощей, водку в замороженном штофе, каперсы и мороженое.
– Зачем мороженое? – запоздало спохватилась Иванна.
– А черт его знает! – Давор вытянул ноги и с удовольствием закинул руки за голову. – Это же мороженое, оно красивое. Шарики, сливки, шоколадная стружка… Можно посмотреть, а потом выбросить. Или пойти подарить детям на улице.
– Сейчас полдвенадцатого ночи, – сказала Иванна, которая никак не могла почувствовать себя стопроцентным психом и временами приходила в сознание. – На улице нет никаких детей.
– У меня было трудное дворовое детство и никогда не было такого мороженого, – продолжал он. – А ты еще маленькая и всю жизнь живешь в обществе буржуазного изобилия. Тебе меня не понять.
Иванна решила внести ясность.
– Я не маленькая, – сообщила она с набитым ртом. – Мне тридцать три года почти.
– Смешно. – Давор улыбнулся одними губами и легким движением убрал волосы с высокого лба. А потом сказал: – Мы можем сейчас сделать две вещи. Точнее, одну из двух. Пойти спать, потому что завтра в шесть утра мы уезжаем в Киев, и ты уезжаешь с нами вместе. Или пойти гулять. Выбирай.
– Гулять, – откликнулась Иванна.
– Я в тебе не ошибся, – одобрил Давор. – Достойный ответ настоящей сумасшедшей. Тем более что город, как я успел заметить, почти не освещается.
На Валу, глядя на космический силуэт Спасского собора, Давор покачал головой и сказал что-то вроде: «Мы не понимаем предельного смысла веры и предназначения религии. И никогда не поймем». Потом вдруг безо всяких предисловий обнял Иванну и прижался губами к ее виску.
– Ты как, джана?
– Почему джана?
– Потому что я вырос в мусульманских кварталах Сараева. Мог уйти из дому и во время Рамадана болтаться там по нескольку дней со своими друзьями. А там таких девочек, как ты, называют джана.
– Холодно, – сказала Иванна куда-то ему в шею.
– Ну так я тебя грею, – засмеялся он и провел теплыми губами по ее лбу.
Иванна вздохнула, и Давор прижал ее к себе еще крепче, так, что она почувствовала его грудь, ребра и ключицы.
– Маленькая моя… – выдохнул он. – В том, что мы встретились, есть какой-то смысл, но… э… он совершенно иного рода. И мы не будем делать глупостей, потому что мы хоть и психи, но не дураки же?
– Отлично, – кивнула
– Ты что, плачешь? – испугался Давор.
Она плакала и плакала, потому что прохладной майской темной ночью в этом заколдованном месте ее грели его хорошие уверенные руки, гладили по плечу, растирали ей спину и уши, не отпускали ее по дороге к машине, и именно сейчас по-настоящему кончилось ее одиночество.
Они все равно съездили на Болдины горы, все равно посмотрели на закрытый вход в Антониевы пещеры и все равно полезли на колокольню Елецкого монастыря. Практически в полной темноте. Давор ни на минуту не выпускал ее из своих рук. Водитель Павла к трем часам ночи стал смотреть на них с неприкрытой классовой ненавистью, даже несмотря на размер гонорара, полученного в начале ангажемента. К четырем утра они нашли ночной мини-маркет со смешным названием «Гусачок», а в нем – маленькую пузатую бутылку херсонского «Борисфена». В пять часов они наконец, будучи немного не в себе от недосыпа и непрерывных разговоров, вернулись в гостиницу. К тому времени Иванна уже могла бы написать небольшую книгу о детстве и юности Давора, а Давор в общем виде представлял себе, как выглядят вечный берег, чинара, скала Дженевез-Кая и шелковица на крыше асиенды, почему учебные диспуты в школе Эккерта содержали модернизированную процедуру теодицеи и как она жила все эти годы без простой и счастливой возможности говорить всякие глупости, перескакивая с темы на тему, просто так, смеясь, засыпая в машине, держа его за руку и пристроив голову на его плече.
– Это ли не чудо? – задумчиво спросил Давор в баре гостиницы.
– Настоящее чудо, – согласилась Иванна.
– Потому что мы – волшебники, – пошептал ей на ухо Давор. – Потому что только настоящие психи могут быть настоящими волшебниками, остальных реальность крепко держит за яйца. Но только нужно не забыть, что мы уезжаем через сорок минут.
Автобус спал. Спали все, кроме водителя, отсыпались после банкета конференции. Давор отказался возвращаться в Киев с Павлом и спал на заднем сиденье автобуса рядом с Иванной. Как только выехали за город, она сняла кроссовки и свернулась калачиком в своем кресле, а голову положила ему на колени. А он положил свою руку ей на голову. И тут же уснул.
Ему снились черное черниговское небо и шквальный ветер на верхней площадке Елецкой колокольни. Ветер сбивал с ног, и не было поручней на площадке, а у винтовой лестницы не имелось перил – она уходила в бесконечную глубину, в пропасть, и было совсем неочевидно, что там, в конце, – твердая земля. Он понимал, что им с Иванной все равно надо как-то спускаться, и злился на себя во сне – дурацкая была идея лезть на колокольню, да еще ночью. И еще во сне он боялся за Иванну – больше, чем за себя. В общем, спалось ему беспокойно, поэтому он даже обрадовался, когда какой-то шум и голоса выдернули его из сна и он ощутил под своей рукой теплые гладкие волосы Иванны, ее полурасплетенную косичку. Она не проснулась, и Давор решил не делать резких движений.