Бедный маленький мир

Козлова Марина Валерьевна

– Генрик, – осторожно перебила своего управляющего Иванна, – вы меня извините, но я все это знаю. И долго могу рассказывать вам также о том, как этот молодой сенатор, он же Боэций, подготовил категориальную и операциональную базу для схоластики, и почему главным его произведением я считаю не унылое «Утешение философией» в пяти книгах, а совсем небольшую работу «О различии выводов на основании общеизвестных суждений».

– Конечно, – согласился Генрик. – Но это предыстория. Дело в том, что у Боэция был сын.

После казни Боэция вскоре умерла его жена, и, как бы странно это ни выглядело, его сына, Марка, взяли к остготскому двору. Юноша получил образование, так же, как и отец, отлично знал латынь и древнегреческий, был хорошим логиком и, как многие римляне, наизусть помнил послание римлянам от короля

Теодориха: «Мы лучше хотим сохранить старое, чем воздвигать новое, ибо мы не можем создать что-либо столь же прекрасное, как то, что мы можем сохранить». Концепция молодому человеку не нравилась. То есть она вполне устраивала его в применении к Риму, но не нравилась как жизненный принцип. Но время шло… У сына Боэция случился роман с дочерью короля Амалазунтой, которая унаследовала престол после смерти отца, родила двух мальчиков от Марка и была убита своими же готами за откровенно проримское правление. Марк забрал мальчиков и бежал в устье Дуная, где влияние готов к тому времени ослабло совершенно и где можно было спрятаться, учить детей и размышлять. Судьба отца и смерть любимой женщины – этого было достаточно для тяжелой и продолжительной рефлексии. Пока мальчики росли, он понял, что если не создавать нового, не будет истории. И придумал себе деятельность – начал особую интеллектуальную практику. Так возникла династия проектировщиков. Род Эккертов, который пошел от брака праправнучки сына Марка с бароном Рональдом Эккертом, всегда оставался в стволе династии – в силу немногочисленности потомства, во-первых, а во-вторых – они как бы взяли на себя труд развития метода, тем самым организовав и подчинив себе все ветки и ответвления своего генеалогического древа. Будучи логиками и прагматиками, которые рассматривали окружающий мир, его будущее и даже прошлое как строительный материал, они не сакрализировали знание, но ради сохранения практики сам метод и особенности деятельности переименовывались и тщательно скрывались от посторонних глаз. Они занимались промышленностью, сельским хозяйством, торговлей и реинвестировали деньги в проектирование. Всегда. Но главное, что эти земные, понятные и богоугодные занятия были отличным прикрытием.

– От кого?

– От церкви. Церковь официально и публично закрепила за собой подряд на формирование европейской цивилизации. Ах да, не мне вам говорить… Проектировщики при этом почти все были правоверными католиками. Серьезно, без дураков. Они молились и исповедовались, у каждого были своя жизнь и свои прегрешения, но тем не менее сообщить святому отцу на исповеди: «Считаю, что миры создаются посредством мысли и воли, знаю, как это делается, и поэтому грешен» – никому из них и в голову не приходило. Они не считали это грехом. Напротив, считали делом богоугодным, что укрепляло их и давало им надежду на спасение. И все же точно знали – Церковь их не поймет. В этой своей герметичности они преуспели. Разведка Ватикана смотрела совсем в другую сторону – инквизиция ловила ведьм и еретиков. Да и кому могло прийти в голову, что переселение Декарта в либеральную Голландию, его переписка с аббатом Мерсенном и конфликт с Лондонским Королевским обществом есть части одного проекта? Да и сам аббат Мерсенн был чуть ли не первым проектом содержательной коммуникации для создания сетевого и наднационального научного сообщества. Кстати, и само Лондонское Королевское общество было проектом, причем достаточно дорогим. Как и финансирование первых испанских миссий в Новом Свете…

Тут Иванна, абсолютно невежливо перебив рассказчика, начала смеяться и совершенно ничего не могла с собой поделать. Она смеялась до слез, закрыв лицо руками, и плечи ее вздрагивали. Со стороны можно было подумать, что она плачет. Но она смеялась, и Генрик это видел.

– И испанские миссии? – всхлипывала от смеха Иванна. – Финансирование? О-о…

– Я ничего не искажаю, – обиделся Генрик. – Вы сами просили.

– Ну да, – начала постепенно успокаиваться Иванна, – благими, как известно, намерениями… И когда же у них внутри случился первый конфликт? Первый бурный и некрасивый скандал?

– Вы знаете? – удивился Генрик.

– Нетрудно догадаться. Ну, когда?

– После того, как они решили, что можно ограничиться проектными разработками, поскольку брать на себя труд реализации никаких сил

не хватит. Не было такого организационного ресурса.

– Еще бы, конечно, – согласилась Иванна. – Потому что точечное финансирование испанских миссий – компактное гуманитарное действие, а сценарий Французской революции – шаг в сторону большого геополитического проектирования. И чтобы взять на себя ответственность за реализацию, они должны были выйти из тени. Так? А они выйти не могли. Потому что непонятно, куда бы попали. Потому что не было – да и сейчас нет – никаких форм легитимизации таких сообществ. Их бы уничтожили. И поэтому сценарий реализовали другие. Субподрядчики. Вполне легитимные французские парни.

– Как теперь показала жизнь, именно финансирование миссий изменило мир, – пробормотал Генрик. – Но вы правы. Сценарий реализовали другие, и пролилось много крови. А клан проектировщиков раскололся на две непримиримые группы.

– И спорили они о границах проектирования.

– Вы умная женщина, снимаю шляпу. – Генрик чуть склонил голову.

– Просто мне Дед когда-то сказал, что границы проектирования определяются моралью. И человеческой жизнью. Он действительно так считал?

– Да, именно так и считал. На том и стоял, исторически принадлежа к группе, которая заявила такую норму.

– А что заявила другая сторона? – поинтересовалась Иванна, чувствуя, что узел в груди если не развязался, то хотя бы стал не таким тугим.

– Что границы проектирования определяются мощностью метода. И больше ничем. Последствия их нормы вы улавливаете? Сообщество разделилась и разошлось – физически, идеологически и территориально. Раскол прошел даже по семьям. На протяжении ряда лет случилось до десятка самоубийств. Но никто не вынес сор из избы. Ушедшее крыло диверсифицировалось, погрузилось в такую тень, что только Эккерт, похоже, знал, кто – какой человек или какая группа – в настоящий момент определяет сейчас у них стратегические направления. Вы удивитесь, но, похоже, этого не знает и Ираклий. Там у них на каждом этаже иерархии плотные фильтры стоят.

– Значит, они и есть белые мотыльки. Кто их так назвал?

– Они сами так себя называют. Жаргон, как бы не всерьез. Белые мотыльки – невзрачные, прозрачные, почти невидимые…

– Анонимные.

– Что? Ну да, анонимные совершенно. Что вы там увидели?

Иванна смотрела в окно. За окном никого не было, но последние несколько минут она чувствовала чей-то взгляд. Паранойя. «Если я сойду с ума, попрошусь в саранский госпиталь для ветеранов войны, – уныло подумала Иванна. – У меня там знакомые есть».

Генрик снова начал говорить, и она пропустила начало фразы.

– Кто знает о них… Предупреждают о недопустимости передачи какой-либо информации третьим лицам. И о санкциях за нарушение договоренности.

– Это что, документ какой-то? – спросила Иванна.

– Это происходит в разных формах. Есть рядовые исполнители, которые не имеют представления о проекте в целом и обслуживают какую-либо его часть. Там многое зависит от того, каков уровень эксклюзивности. Например, у человека могут купить его авторские права. С теми, кто знает больше, все происходит в форме устной договоренности. Так произошло со мной – после смерти Эккерта они почувствовали себя спокойнее, но понимали, что остался я, вечный его собеседник. Так поступают со всеми теми, кто участвует в финансировании работ. А это, как правило, очень влиятельные и богатые люди во всем мире. Вы представить себе не можете, как важно богатым и очень богатым людям вкладывать деньги в социальное и гуманитарное проектирование. Как им важна игра и тайна. У них же после первых десяти миллионов что-то с головой происходит. Они начинают желать изменить мир. Идеалисты…

Иванна снова задумалась. Что там писала маме Маша Булатова? «Нельзя играть на идеализме сорокалетних состоятельных мужчин…» Что-то в таком роде.

– И что же, людям так и говорят – мол, мы вас убьем? – вынырнула она из потока мыслей.

– Да нет, конечно. Интеллигентно намекают на дисквалификацию в клубе влиятельных и избранных людей. Это ж страшнее смерти! В общем, все было хорошо, пока в начале девяностых годов прошлого века не случилась одна штука – может, и не заметная для постороннего глаза, но Эккерт заметил ее и сказал что-то вроде «перешли границу». Они стали работать с головами.