Бедный негр

Гальегос Ромуло

«Это там, в Эль-Ситио», — снова подумал Лихой негр. Он стоял, сжимая под мышкой сверток, совсем голый, такой, каким оставил свою циновку.

Все так же осторожно Лихой негр пошел дальше, подозрительно оглядывая безмолвные окрестности, пока не добрался до небольшой рощицы, где быстро оделся и обулся и тут же, не мешкая, решительно и уверенно направился в ту сторону, откуда доносилось тремоло барабанов.

Под ногами Лихого негра уже давно хрустели сухие листья плантации какао, пустынной и таинственной в неясном свете луны, сочившемся сквозь густую листву деревьев, когда он вдруг заметил, что гул барабанов стал доноситься совсем из другого места. Негр остановился, чтобы определить новое направление:

— Это не в Эль-Ситио, —

проговорил он вслух, — а в Ла-Фундасьон-де-Арриба. Видно, ихним неграм разрешили праздник, не то, что нам. И удивляться-то нечего, там ведь не правит Миндонга! Но, коли и вправду это там, напрасно я потерял столько времени, лучше спал бы себе преспокойно дома. Стоит мне только показаться в Фундасьон-де-Арриба, как меня тут же схватят и поволокут к Миндонге, чтобы он потешился и поизмывался надо мной вдоволь. Не лучше ли вернуться назад? Стой, не спеши, Лихой негр! Это вовсе не в Фундасьон-де-Арриба! Вон, слышно совсем с другой стороны.

Едва приметно, у самого уха, проскользнула летучая мышь, и негр вздрогнул — холодные мурашки пробежали по спине. Вдалеке, на противоположном берегу Туя, на одиноком дереве прокричала птица. Лихой негр поднес руку к амулету, висевшему на груди, чтобы прогнать злую напасть, которую могла накликать недобрая птица, но рука его, зажавшая амулет и готовая совершить крестное знамение, вдруг застыла у самого рта. Вокруг творилось что-то невероятное.

Луна, прячась и вновь выглядывая из-за набегавших на нее туч, то озаряла плантации какао ясным светом, то погружала их в мертвенно-сизый полумрак, и от этого все вокруг, словно по волшебству, преображалось; невероятно огромные тени деревьев вдруг начинали двигаться и уменьшаться, вселяя жуткое, щемящее беспокойство.

Душа негра низвергалась в бездонную пучину вековых суеверий. Ему чудилось, будто вокруг, между деревьями, скользят призраки; быть может, то были души бывших рабов, не искупившие былых прегрешений или не успевшие покаяться в них в свой предсмертный час, или это ангелы-хранители преграждали ему все дороги и тропинки, ведущие к месту празднества, или, может, сам Мандинга, поймав его на слове, поджидал теперь, чтобы отправить в ад.

Негр вздрогнул всем телом и, крепко зажав в руке ладанку с чудодейственным кусочком собственной пуповины, которая должна была защитить его от всех наветов и напастей, пробормотал слова заклятия: «Святая матерь упокоенная, и я с тобою единый тем, что ты носила и кормила меня во чреве своем. Поддержи и не дай мне упасть, ниспошли твою веру в господа бога на дурном пути и в недобрый час».

И Лихой негр снова решительно направился через залитое призрачно-трепетным светом заколдованное место, где плясали тени, то вырастая до невероятных размеров, то снова становясь маленькими. Теперь он уже не мог повернуть вспять, ибо прекрасно сознавал, что, несмотря на чудодейственное заклятие, отступи он хоть шаг назад, сердцем его завладеет неодолимый страх.

Лихой негр даже не мог определить, откуда доносилось гудение барабана, он знал лишь одно — где-то били в барабан. И он мучительно убеждал себя, что это ему не чудится.

— А сейчас будто снова гудит в Эль-Ситио. Похоже, ветер носит звуки с места на место. Надо ж такое! А ведь ветра-то и в помине нет, глянь, ни один листочек не колыхнется… Надо ж! Не иначе как там лиса! Глазищи так и горят, прямо как уголья. Лиса это или нет? Кажись, будто кто-то хохотнул там в гуще? Вот напасть какая.

И он все сильнее сжимал спасительный амулет, упорно твердя:

— Ага! Вон опять слышна мина. Ишь что выделывает. А теперь так ясно! Ну и здорово же гудит курвета! Вот это праздник так праздник! Где же они так ублажаются? В Эль-Ситио не может быть, и в Ла-Фундасьон-де-Арриба не должно бы, надо шагать вперед да вперед, не вертеть головой, а спрашивать дорогу у дороги, и тогда, как говорит пословица, язык до Рима доведет. А это как раз насупротив преисподней… Ух! Опять кто-то

хохотнул. Не иначе как Миндонга крадется следом за мной, хоронясь за деревьями. Миндонга… Мандинга… Вот будто кто повторяет: «Миндонга». Ну, где это видано, чтоб у христианина было такое имя! Да этот злыдень вовсе никакой и не христианин, он нехристь поганый! Гм! Э, да брось притворяться, Лихой негр! При чем тут Миндонга, сегодня ты поклялся, что будешь плясать под барабан, а потому должен выполнить свой зарок. Кто сказал, что ты трусишь? Пресвятая троица небесная и богородица Кармелитская, матерь всех людей через пуп Иисуса Христа! А ну-ка поглядим, как исполню я свое слово! Где бы то ни было, а этой ночью я спляшу под барабан. Теперь, кажись, слышится где-то внизу, и все будто дальше и дальше.

Он решительно зашагал вперед, оставив позади злополучную плантацию какао, где натерпелся столько страху, и вышел на широкую прямую просеку, окаймленную ровными рядами могучих каоб, вершины которых уходили ввысь, сплетаясь стрельчатыми сводами, и, казалось, уже был близко от цели, как вдруг остановился, пораженный.

— Как это я тут очутился? Ведь это дорога к Большому дому, а я только теперь сообразил!

В самом деле, посреди отвоеванной у леса широкой площадки, окруженной цветниками, возвышался огромный господский дом. На гладких цинковых крышах и на колоннах, поддерживающих галерею дома, сверкала луна, погружая все окрест в глубокое безмолвие ночи.

— Там живут белые, они небось сладко спят на своих кроватях с семью перинами и на пуховых подушках, — пробормотал Лихой негр. — Я могу спокойно пройти мимо, раз уж я сюда забрел.

Но тут же спохватился:

— Стой, негр! Что это такое там шевелится на галерее? Какая-то белая тень бродит… Уж не хозяин ли? Ух! Теперь стоит на месте и, кажется, смотрит сюда. Увидит меня оттуда или нет? Как бы меня не выдала моя белая рубаха! Погоди! Да это, видно, вовсе не живая душа. Глянь, как она растет. Может, она идет ко мне? Да нет, будто стоит спокойно… Пресвятая дева Мария! Вот страсти-то какие! Погоди, погоди. Сейчас сотворю молитву.

Объятый ужасом, Лихой негр весь задрожал. Страшная тень все росла и росла, поднимаясь над крышей дома, потом вдруг сделалась маленькой и совсем неприметна для негра очутилась на тропинке под высокими сводами вековых каоб и тут же, как по волшебству, появилась в нескольких шагах от Лихого негра.

— Мамочка моя! — прошептал он, дрожа всем телом и судорожно сжимая в руке амулет, убежденный, что пред ним стоял самый жуткий из когда-либо виденных на земле призраков.

— Во имя господа бога молю тебя пропустить меня!

Тень вскрикнула и упала на землю. Лихой негр, затаив дыхание, замер на месте. Потом глухо пробормотал:

— Глянь-ка, хнычет. Что твоя живая душа…

Как завороженный, он шагнул вперед. Таинственный барабан стучал и гудел в его висках.

Бум, бум, бум…

Негр, пораженный, остановился.

— Да это же «Белянка».

Да, это была Анна Юлия. Тайком она оставила свою постель, на которой металась всю ночь от удушья и тоски, теснившей ее грудь в предчувствии страшной лихорадки. Долго бродила она, подобно призраку, по галереям, погруженным в безмолвную тишину глубокой ночи, как вдруг ее потянуло в черный глухой лес, плотной стеной окружавший дом. На миг она остановилась на площадке лестницы, ведущей в верхний этаж дома, чтобы еще раз окинуть взором черную громаду леса. И, уже не помня себя, быстро сбежала вниз, пересекла сад и вступила на узкую тропинку под своды гигантских каоб. Там она снова приостановилась, увидев белую тень, которая, подобно ей, вот-вот была готова броситься наутек; но тут Анна Юлия как подкошенная рухнула наземь, сраженная своим страшным недугом, и теперь, бездыханная, лежала на дороге, по которой пробирался трясущийся от страха негр. На нежном, белом лице девушки, озаренном светом колдовской ночи, лежала печать неизбывной тоски и неподдельного глубокого страдания…