Бедный негр

Гальегос Ромуло

Хосе Тринидад, еще не отдавая себе отчета в этих переменах и словно желая получше разглядеть Педро Мигеля, сказал:

— Повернись-ка ко мне, Педро Мигель. Посмотри мне в глаза.

Педро Мигель резко, почти грубо, приблизил свое лицо к лицу Гомареса, который внимательно всматривался в него.

Бессонница оставила темные круги под глазами Дичка; веки его покраснели и воспалились от долгих ночных бдений.

Хосе Тринидад вдруг, словно догадавшись о чем-то, с хитрой улыбкой предупредил:

— Будь осторожен, сынок. Не растрачивай свою молодость, тебе ведь только стукнуло шестнадцать годков.

Юноша гордо вскинул голову и резко сказал:

— Не тревожьтесь.

Вы, как говорится, слышали звон, да не знаете откуда он. И потом, я уже вам говорил…

— Ладно, сынок! — прервал его Гомарес, сраженный гордым видом Педро Мигеля, который словно сломил его отцовский авторитет. — Будь по-твоему!

Однако Гомаресу не терпелось обсудить свои сомнения с женой, которая пекла лепешки к завтраку. Девочки хлопотали по хозяйству где-то во дворе.

— Эуфрасия! — позвал он жену. — Ты заметила, какой стал последнее время Педро Мигель? Правда, какой-то чудной?

Гм, хмыкнула в ответ жена, словно она уже давно ожидала этого вопроса, продолжая месить тесто и раскладывая на черном противне маисовые лепешки.

— Может, это все пройдет с годами, — продолжал Гомарес, — вон, гляди, у него уже борода начала расти. Ты заметила?

Положив на противень лепешку и вытерев о передник руки, Эуфрасия подошла к мужу и с таинственным видом прошептала ему на ухо:

— У него есть листки!

— Листки?

Да, муженек! Настоящие газетные листки из тех, что печатают в столице. На днях я сама видела, как он прятал их в сундучок, и все хотела сказать тебе об этом. А третьего дня, вот те крест, сама видела, как он их читал. Он так забылся над ними, что и меня не приметил. Да, да, все это чистая правда, Хосе Тринидад.

— Уф! — только и сказал в ответ Хосе Гомарес, почесывая в затылке.

А Эуфрасия, гордая своей проницательностью, пока ее муж витал где-то в заоблачных высях, продолжала:

— Вот что засело у него в башке. А никакая там не борода. Говорила же я тебе, Хосе Тринидад, не дозволяй ты этому парню учиться грамоте, вспомни-ка хорошенько, как я тебя предупреждала.

— Да ведь это самому барчуку Сесилио втемяшилось в голову обучить его грамоте. Что я мог поделать, жена?!

— То-то и оно, вон все как обернулось. Уж сколько раз я слышала от умных людей, что тому, кто уродился бедняком, грамота ни к чему. Одно наваждение от нее, и сон у мальца весь отбила, а это, может, одно-разъединственное, чем господь и наградил как следует беднягу… Право слово, к нашему-то не очень подходит, будто он уродился бедным, потому как…

— Брось, жена! — прервал ее Хосе Тринидад. — Не поминай лишний раз про старое.

— Эх, Хосе Тринидад, хлопотала я себе спокойно со своими лепешками, а вот ты пришел и все взбаламутил своими расспросами.

В самом деле, все беды происходили из-за проклятых газет, которые Педро Мигель принес из дома священника. Воспользовавшись тогда уходом падре Медиавилья, он решил про себя: «Падре, правда, не сказал мне, что можно их взять с собой, но ведь он сам отдал мне их в руки».

Через день после этого памятного разговора с падре Медиавилья, глубокой ночью, в глухом лесу, неожиданно затеплился огонек, осветивший группу людей. Они сидели рядком на упавшем дереве, у которого не так давно плакал Педро Мигель, когда его ударил хлыстом Антонио Сеспедес. Их было четверо — четверо рабов, пользовавшихся особым доверием Педро Мигеля. С жадным любопытством ожидали они, когда Педро Мигель начнет читать им газету, которую он держал в руках. В багровых отсветах пламени светильника четко вырисовывались напряженные скуластые лица негров, внимавших чтецу; огромные чудовищные тени застыли на густой листве

деревьев. Старые морщинистые лица негров светились наивной доверчивостью ребенка, которому обещана красивая игрушка. Зато лицо Педро Мигеля было сурово нахмурено, а голос его дрожал от волнения, как у древнего апостола. Негры ожидали, храня глубокое молчание, кругом стояла такая тишина, что можно было различить неприметные шумы, развеянные в беспредельной темноте. Наконец Педро Мигель заговорил:

— Эта газета называется «Мушкет».

— А ну-ка, поглядим, как он стреляет, этот мушкет, — раздались голоса. — Может, он очень большого калибра?

— Первый же номер начинается выстрелом, — продолжил шутку Педро Мигель. — Бах, бах, бах!

— Ага, — пояснил Тапипа, — эта штука здорово стреляет. Послушаем-ка, братцы.

— «И пускай дуло у него будет подобно пасти диавола, — прочитал Педро Мигель, — а заряд такой мощи, которой еще никогда не было в мире».

— Ха-ха-ха! — расхохотались слушатели, довольные тем, что не ошиблись в своих ожиданиях позабавиться.

— Тише! — зашипел на них Педро Мигель, которому вовсе было не до забав.

Все настороженно огляделись вокруг, и в наступившей тишине, при тусклом свете пламени, снова зазвучал голос чтеца.

То не были какие-то непонятные сложные идеи, которые не могли найти дорогу к сердцам этих забитых темных людей, а самые грубые издевательства, скабрезные шуточки и беспардонные нападки на высокопоставленных деятелей партии консерваторов. Ни Педро Мигель, ни его слушатели не знали тех, кого обстреливал «Мушкет», но они догадывались, что огонь велся по мантуанцам. Вот почему их так взбудоражили и распалили эти строки, полные нападок, презрения и оскорблений.

Сперва их радость сковывалась удивлением и суеверным страхом перед хозяевами, они бросали быстрые взгляды друг на друга и на окружавший их мрачный лес. Спустя некоторое время, словно убедившись в том, что из ночной мглы не прогремит разящий гром, они повеселели и стали чувствовать себя уверенней.

— Здорово палит этот ихний мушкет, — громко заявил Росо Коромото. — Всыпали этим мантуанцам по первое число!

— А эту другую бумагу, как ее там величают, Педро Мигель? — спросил негр Тилинго.

— Эта газета называется «Голый раб».

— Ну прямо про нас, манито, — сказал Тапипа. — А ну-ка послушаем, что нам расскажет этот приятель! Открой-ка ему пасть, Педро Мигель!

С тех пор как Фермин Алькорта заменил надсмотрщиков управляющими, рабы из Ла-Фундасьон стали пользоваться некоторой свободой. Новая система стала на самом деле менее унизительной для рабов: были упразднены общие бараки и рабы теперь могли селиться семьями в отдельных хижинах, которые они сами себе строили неподалеку от дома управляющего. Вот почему Педро Мигелю сравнительно легко удалось собрать такую аудиторию. На эти тайные чтения с каждой ночью приходило все больше и больше людей. Желая избежать слежки, Педро Мигель, выбрал предварительно надежных людей, и все вышло у него столь удачно, что вскоре на сборищах присутствовали не только все рабы из Ла-Фундасьон, но даже многие из соседних асьенд, где также распространился слух о появлении в их краях духа Светоча Тирана.