Бедный негр

Гальегос Ромуло

— Вот потому-то я и не упущу случая. И это только цветочки, а ягодки еще впереди!

Послушав этот разговор, Сесилио-младший задумался; ему припомнился тезка-наставник, его последний разговор при прощании о Великом Сеятеле — с тех пор он больше не видел Сесилио-старшего.

— Сеятели ветра, — сказал он про себя. Плохо придется тем, кто захочет пожинать этот урожай. Но, помимо умения предвидеть, надо еще быть во всеоружии.

Времена поистине были трагическими, но на мрачном небосклоне бушевали бури созидания и полыхали яркие зори. Родина только что вышла из горнила войны и еще не была как следует закалена. Лик ее, обращенный в прошлое, был ужасен, он видел кровь и огонь, зато ее лик, обращенный в будущее, являл собой

непоколебимое спокойствие и благородство, и надлежало как можно скорее и как можно действеннее помочь отчизне достичь заветной цели.

К этому и готовил себя Сесилио Алькорта, который, помышляя о великих деяниях, в душе оставался поэтом; однако он всячески сдерживал свои нежные порывы, ибо, если дух силен в человеке, — а именно это и чувствовал Сесилио, — он должен отвечать чаяниям своей эпохи, смело глядеть в будущее.

Сесилио прекрасно сознавал, что игра в гражданские свободы, которую для поддержания военного престижа генерала Паэса [19] старались раздуть люди из его окружения, на самом деле представляла собой лишь жалкие остатки колониального духа — отбросы экзотического сада, разбитого вокруг хижины бедняка, как презрительно говорил Сесилио-старший, — эта игра была крайне жалкой и непрочной, как всякое намерение столкнуть народ с его естественного исторического пути. Сесилио также не мог согласиться с тем, чтобы люди, которые отражали думы и чаяния нации, сидели сложа руки перед всесокрушающим революционным порывом, порожденным войной за независимость, ибо если это была идея, ищущая своего воплощения, — Сесилио-младший еще только изучал Платона, — то долгом людей, воплощавших совесть эпохи, было выровнять дороги, чтобы она не свалилась в пропасть на крутых поворотах.

19

Паэс Хосе Антонио (1790–1873) — предводитель армии льянеро в эпоху войны за независимость, перешедший на сторону патриотов, а в дальнейшем реакционный диктатор Венесуэлы, выразитель интересов крупных землевладельцев. Несколько раз приходил к власти с помощью оружия. В общей сложности правил Венесуэлой около тридцати лет.

Припоминая дядины рассуждения, Сесилио прекрасно видел скрытое в них желание чудаковатого наставника воспитать его в бунтарском духе; и если ему сейчас не хватало этого духа, то, во всяком случае, в нем зрело стремление перестроить жизнь, и даже с таким духовным багажом он мог стать в один прекрасный день деятелем, смело разрешающим проблемы всех людей.

Порукой тому были ежегодные успехи Сесилио в изучении различных наук, о чем он неукоснительно докладывал дону Фермину; на сей раз они подтверждались рассказом, пролившем бальзам на душу неудавшегося трибуна, о тех беседах-диспутах, которые он вел с Фермином Торо [20] и со своим учителем Хосе Луисом Рамосом [21] , причем во время этих бесед Сесилио даже возражал им, если считал, что они в чем-либо ошибаются.

20

Фермин Торо (1807–1865) — известный либеральный писатель и политический деятель Венесуэлы середины XIX века.

21

Рамос Хосе Луис (1790–1849) — известный венесуэльский ученый первой половины XIX века, автор трудов по испанскому языку и стилистике.

Сесилио-младший был скромным, лишенным зазнайства юношей, однако и ему было присуще тщеславие, унаследованное от горячо любимого отца, которого ничто так не радовало в жизни, — и Сесилио

это знал, — как его успехи, на государственном поприще, сулившем столь большие надежды.

И в самом деле, дон Фермин был вне себя от счастья.

«Сыну только девятнадцать лет, а его уже слушают и с ним беседуют сам Фермин Торо и сам Хосе Луис Рамос!»

В день приезда Сесилио, перед тем как войти в зал, где находился виновник торжества, дон Фермин обратился к своим друзьям и политическим соратникам — тупоголовым консерваторам, как их называли либералы.

— Ты попроси, — сказал он одному, — чтобы Сесилио рассказал тебе о Фермине Торо, а ты, — сказал он другому, — заставь его рассказать о диспуте, какой он вел с Хосе Луисом Рамосом насчет происхожденья испанской строфики.

Прощаясь с друзьями, он проводил их до прихожей и там спросил:

— Ну, как вам понравился мой малыш?

— Я рот разинул от изумления, слушая его.

— И я тоже, Фермин, я тоже!

Но ему было мало поделиться своей радостью с единомышленниками-консерваторами, дон Фермин бросался на улицу в поисках противников-либералов, чтобы заставить их позеленеть от зависти.

Фермин Алькорта уже не поддерживал дружеских отношений с падре Медиавилья, и все из-за злосчастных газет; которые тот дал Педро Мигелю; из-за этих газет Педро Мигель чуть не взбунтовал всех рабов. Но именно со священником, как ни с кем другим, хотел встретиться сейчас Фермин Алькорта. Завидев падре, беседующего с хозяином лавки, Алькорта направился к нему со словами:

— Вот сейчас я тебя позлю!

Ответив на вопрос лавочника о здоровье сына, дон Фермин, не мешкая, приступил к делу:

— Да, Сесилио приехал в добром здравии и очень довольный. Он уже запросто встречается в Каракасе с самим Фермином Торо, а это значит немало. Его приглашают на званые вечера, и с ним ведут серьезные разговоры. Да вот, рассказывают, перед самым отъездом сюда он познакомился с нунцием папы римского, который по пути в Лиму остановился в Каракасе. Очень умный и ученый прелат. Сын рассказывает, что он прекрасно говорит по-латыни. А поскольку мой Сесилио тоже неплохо в ней разбирается, они подолгу беседовали на этом языке.

Но падре Медиавилья, вместо того чтобы тут же позеленеть от зависти, улыбнулся и спокойно сказал:

— Что ты, Фермин, там был не один прелат, а целое посольство.

И очередь позеленеть пришла Фермину Алькорта, который заспешил прочь от падре Медиавилья вниз по улице. По дороге он успокоился и благоразумно подумал: «Какое мне дело до дурацких шуточек Росендо! Мальчик мой действительно умен и хорош, и к тому же теперь он дома».

Соль Семьи

На долю Луисаны приходились самые интимные сообщения — сердечные признания. Сентиментальные рассказы о вечно благоухающем жасмином патио в доме, где он жил в Каракасе, стихи, известные только ей одной, ибо они были написаны отнюдь не для публикации, а теперь вот красивая романтическая любовь.

— Ее зовут Беатриса. Если бы ты ее видела!

И тут же добавил:

— А что ты мне расскажешь? Что нового натворила в этом году Соль Семьи?

— О братец, в этом году она ужасна. Почти весь год она не вылезала из солонки.

— Ну так я представляю, сколько раз в этом доме поминали имя господа бога!

— Не думай, ты поступил бы так же. Да будет тебе известна истина.

— Я не могу себе это представить, хотя мне уже говорила Кармела. Едва я приехал, как она шепнула мне, улучив минуту, когда я остался один: «Сесилио, уйми Луисану, а то она совсем извела нас».

— Вот ябеда! — вскричала девушка, но тут же громко рассмеялась; в отсутствие Сесилио в доме редко раздавался ее смех.