Бедный негр
Шрифт:
— Полно, сестренка. Мы уже достаточно поговорили обо мне. А теперь расскажи мне о себе, о своих заботах. Как идут твои сердечные дела? Я только сейчас сообразил, что ты даже меня не спросила об Антонио.
Ты прав. Как он? Такой же надменный и тщеславный, как всегда?
— Тщеславия, пожалуй, нет, скорее он ведет себя просто и естественно. А впрочем, у него нет оснований быть недовольным своей особой, он делает превосходную карьеру, как сказал бы он сам, каждый год получает новый чин… Но вернемся к моему вопросу. Как ваши сердечные дела? Он хорошо относится к тебе?
— Сейчас
И Луисана, поведав брату историю с газетами, сказала:
— К счастью, Хосе Тринидад вовремя узнал обо всем и отослал его от греха подальше к своей сестре, что живет в Сан-Франсиско-де-Яре. Теперь он там.
Сесилио в свою очередь рассказал все или почти все о предполагаемых планах, поведал про свои заботы и волнения по поводу будущего Педро Мигеля; в связи с назревавшими в стране событиями упомянул о Великом Сеятеле, о котором уже думал в дороге, и, наконец, закончил свой рассказ вопросом:
— А что известно о Сесилио-старшем? Где-то он сейчас бродит?
Луисана, помолчав, задумчиво проговорила:
— Я хотела тебе сказать одну вещь.
— Говори.
— Нет, ты подумаешь, что я сошла с ума. А, ладно! Возьму и скажу! Мне очень хочется, чтобы Антонио влюбился в другую девушку.
— Это почему же? — с нескрываемой тревогой спросил Сесилио. — Ты его уже разлюбила?
— Да я его не любила с первого дня, хотя, может, в этом нет ничего особенного, но так или иначе — не по моей вине прекратится наша любовь.
— Не понимаю.
— Погоди. Сейчас я тебе скажу о своем безумстве, или назови это как угодно. Мне хотелось бы почувствовать себя совсем свободной, переодеться в мужское платье и отправиться бродить по дорогам, как дядя Сесилио.
— Как хорошо, что ты сказала: «Мне хотелось бы», — отвечал ей брат, — если бы ты сказала: «Я хочу», — мне пришлось бы послать за смирительной рубахой.
Луисана рассмеялась и, снова погрузившись в раздумье, пробормотала:
— Какой скудный мирок окружает меня, Сесилио! И с каждым днем он становится все уже и уже: четыре стены, несколько улиц, несколько больных, несколько дур — их совсем не так уж мало, — а мне уже двадцать один год.
— Но зато у тебя есть твой внутренний мир. Разве он невелик?
— Мой внутренний мир? А есть ли он у меня? Я что-то не очень уверена!
Разговор на эту тему не возникал больше ни в тот день, ни на протяжении всех каникул молодого гуманиста. Сесилио не желал возобновить его, но, когда он вернулся в Каракас, перед ним была новая цель: завершить скорее свои занятия, получить место и перевезти к себе семью. Вырвать Луисану из захолустья.
Три месяца спустя Сесилио снова ехал домой. Правительство назначило его секретарем дипломатической миссии при английском дворе; он привезет отцу эту добрую весть и попрощается с родными.
Назначение
Он ехал радостный и удовлетворенный.
В одном из постоялых дворов на вершине живописного холма, близ которого пролегала дорога, ведущая к перевалу Каукагуа, его ожидала приятная неожиданность.
Примостившись на шаткой стремянке, какой-то человек расписывал вывеску над входом в постоялый двор (прежнюю вывеску кое-как намалевал сам хозяин, островитянин Мансано). Весь вид человека на лестнице, однако, далеко не соответствовал облику бродячего маляра-живописца.
«Как он похож на Сесилио-старшего! — недоумевал юноша, подъезжая ближе. — Ясное дело, это он! Вон и очки на самом кончике носа, а сам смотрит поверх них и преспокойно рисует вывеску. Да, это именно дядюшка, разве сыщешь на свете другого такого чудака!»
Четыре года не видел Сесилио-младший своего дядю, и вот в столь знаменательный для себя день он вновь повстречал его. Взволнованный юноша подъехал к лестнице и, не называя себя, ибо он решил веселой шуткой отметить эту радостную встречу, громко спросил:
— Скажите, пожалуйста, добрый человек, что это вы здесь пишете?
Сесилио-старший, который приметил своего племянника, когда тот еще спускался с холма, в свою очередь сделав вид, будто тоже не узнал его, ответил, не поворачивая головы:
— Не слишком, видно, догадлив человек, который задает такой вопрос. Неужто он не может прочесть слово, в котором недописаны всего две буквы. А слово это — Сомнение!
— Но к чему оно здесь? Ведь, как мне кажется, это слово не очень-то подходит для названия постоялого двора?
— А к тому, что ни одного постояльца этого двора ни на минуту не покидают сомнения, подали ли ему тушеные бобы или подгорелых тараканов.
— А как посмотрит на это хозяин?
— Хозяин добродушен, как пень, и столько же, сколько пень, смыслит в грамоте. Ему подавай лишь вывеску для заведения, а название сгодится любое. Только глупцы заботятся о выборе слов и тратят свои лучшие годы на поиски этих слов в произведениях дряхлых классиков.
— А с какой стати ты пишешь вывеску?
Я заранее оплачиваю тушеные бобы или горелых тараканов, которых мне подадут к столу в этой харчевне.
Подобно новоявленному Руссо, свои побывки в постоялых дворах, а также все прочие нужды и запросы, в которых он был крайне умерен и воздержан (если дело касалось еды и самой необходимой одежды), Сесилио-старший щедро оплачивал из богатой мошны своих многочисленных познаний во всякого рода ремеслах. Подобный товарообмен происходил быстро и без осложнений.